ногами в серых вязаных носках по полу, а руками – по груди, куда, кажется, пришелся удар.

«За что, да?» – чуть не заорал, подкрепив вопль очередным пинком, Руслан, – и вдруг страшно, до мороза в лопатках, испугался ошибки. Не предъяв за неправомерно жесткое задержание мимо процедурных норм, не проблем, которые могут возникнуть из-за этого с предъявлением обвинения, а того, что облажался. Вдруг гнидничек правда ни при чем, а все совпадения – именно что совпадения и не больше?

Он, положив ладонь на рукоять пистолета, шагнул мимо всё так же вяло шевелящегося Сугалова и посветил вперед. Впереди была кухонька, крохотная и голая: стол, табурет, холодильник, газовая плита и колонка водонагрева, всё отчаянно не советского даже, а именно что хрущевского вида, – кроме дешевого, но современного электрического чайника, стоявшего на столе. Больше не было на кухне ни утвари, ни посуды, ничего, даже мусорного ведра – хотя нет, оно стояло сразу за углом под раковиной, тоже древней, облупленной и пустой, никто даже подобие мойки из дээспэшных или пластиковых панелей не оформил. Пахло из кухни прелыми трубами, но сладковатая отдушка была сильнее. Руслан, поглядывая на Сугалова, переставшего ерзать, приоткрыл дверь в санузел, пробежал лучом по тоскливому убожеству – даже без коврика и зеркала, и посветил в проем двери влево. И все-таки сказал довольно:

– За что, да, сука?

Присмотрелся и спросил напористей:

– За что, да?!

Гнидничек съежился, прикрывая голову. Руслан, подышав, вернул ногу на место и повел распахнутым лучом по комнате, по аккуратно, как в казарме, заправленной койке, по современному легкому столику с раскрытым ноутбуком и несколькими телефонами под плотно зашторенным окном, по стоящим друг на друге разноцветным коробам конкурирующих служб доставки, по этажерке с разномастной обувью и по тесно висевшим вдоль стены курткам, плащам, костюмам, спецовкам, свитерам и мундирам. На полицейских и эмчээсовских погонах Руслан на миг задержался и спросил:

– Документы тоже есть? С живых брал хоть, или как привык?

Гнидничек, с шорохом развернувшись лицом к комнате, но щекой в паркет, и так, чтобы прикрыться локтями, если что, пропел безнадежно и невнятно:

– Мне форма нравится. Я служить мечтал, а меня не взяли. Просто купил дома носить. Я в ней никуда и никогда…

Он вдруг тихонько завыл, уткнувшись в запястья. Руслан вспомнил:

– А, кстати, наручники-то.

Он завозился в кармане, выдернул пучок пластиковых стяжек, которые на всякий случай таскал с собой на операции, отсоединил одну и предупредил:

– Выебываться попробуешь – наглухо пиздану. Руки сюда.

Гнидничек медленно сел, щуря раздутое фингалами и заплаканное лицо от света, и вытянул перед собой дрожащие руки. Руслан сказал:

– Руки за спину, сидеть смирно.

Гнидничек, всхлипнув, медленно повернулся на заднице, сомкнул кисти за спиной и безнадежно спросил:

– Меня в тюрьму сейчас? Лекарства можно взять?

– Диабетик, типа? – уточнил Руслан. – Неважно. Я возьму, покажешь, где. А.

Он сообразил, что выводить гнидничка на снег в носочках – идея так себе, как и держать в ожидании машины на морозе, тем более на виду у всех желающих. Совсем недавно были у ребят из горуправления неприятности по схожему поводу. Но обувать гнидничка, как детсадовца, у Руслана желания не было.

– Иди обуйся, можешь и шинельку покрасивей накинуть сразу, – сказал он. – Дернешься не по делу – руку сломаю.

Гнидничек медленно и дыша через раз поднялся и побрел к этажерке. Руслан, поглядывая на него, вызвал Матвиевского. Тот был вне зоны доступа – наверное, ехал от дорожников по глухой зоне, были на границе города такие. Руслан хотел позвонить диспетчеру, но сперва порядка ради набрал Андрея. Пока трубка гудела, Руслан поводил головой, подсвечивая комнату прижатым к уху фонариком. Комната была пустой настолько, что казалась крупной, мебели и иной обстановки кроме той, что сразу бросилась в глаза, не было. Разве что из противоположного угла ближе к изножью кровати торчал массивный крюк – похоже, коллекцию обмундирования предполагалось растить и вдоль другой стены. Хоть ветхие отставшие обои прикрыли бы, всё дело, подумал Руслан, с досадой убирая от уха замолкшую трубку, – Андрей так и игнорил вызовы, – и подсвечивая гнидничка. Тот наконец закончил возиться с шнуровкой массивных ботинок строительного вида и медленно распрямлялся, перебирая висевшие с краю куртки.

– Ты как вычислил, когда я за Такмазой приду? – не вытерпел все-таки Руслан. – Следил, или?..

Гнидничек вдруг качнулся к шторе, выпадая из пятна света. Руслан повел фонарем, гнидничек дернулся в обратную сторону и снова к шторе.

«Тебе дурно?», хотел спросить Руслан, но тут куртки, мундиры и шинели, блеснув металлическими и светоотражающими деталями, прыгнули вверх-вниз, а потом бросились на Руслана. Руслан, отступив, потерял равновесие, но успел заметить, что на него вместе с куртками мчится гнидничек. Руслан попытался встретить его ударом, но тот проскочил мимо, и на лицо Руслана упала плотная, воняющая лавандой ткань, деревянные плечики стукнули по шее, а скулу удивительно больно придавил твердый то ли брусок, то ли сверток. Руслан мотнул головой, чтобы освободиться, и петля многожильного кабеля, на котором висели плечики, съехала ему на плечи и тут же захлестнула шею. Он успел перехватить кабель, уронив телефон и отпустив рукоять пистолета, который так и не выдернул из кобуры, и напрягся, чтобы ослабить и сдернуть удавку. Она врезалась сильнее, вдавливая пальцы костяшками в шею и челюсть, нелепо и болезненно, а в лицо вжималась ткань, воняющая сладкой лавандовой отдушкой из бабушкиного шкафа. Вот почему давеча в памяти впервые лет за пятнадцать абика всплыла, которая пережила отца Руслана совсем ненадолго.

Будь кабель потоньше, он срезал бы пальцы, а потом голову, как в конце того фильма про советника. А так просто раздавит – если я, конечно, не буду тормозить, сбрасывая петлю, подумал Руслан, а я тормозить не буду, я сильнее гнидничка, на ручках уж всяко поборю, надо только мотнуться из стороны в сторону, чтобы он, если тянет кабель, налегая всем телом, потерял равновесие и ослабил натяг, позволив вздохнуть сквозь нарастающее бомканье в ушах, звон в висках, боль в горле и хруст в пальцах, ну или чтобы кабель лопнул, разок дернуться посильней, и всё получится, вот сейчас, только секундочку передохнуть, привстав на колено, боль стерплю, унижение тоже, это не бокс, тут можно, счет не открывают, три, два, хруст, надо вставать. Сейчас встану. Секундочку – и встану.

Кытыр-кытыр, вспомнил он наконец. Пережаренную картошку, которую полагалось отскребать от дна сковородки плоской лопаточкой и которая была вкуснее любых чипсов, абика называла кытыр-кытыр.

Примерно так картошка и хрустела. Кытыр-кытыр.

Глава восьмая

Андрей не плакал с детства. Он не плакал над телом