Дорте продолжала рассказ. О том, как мужчина, которому принадлежал автомобиль и который был о'кей, остановил машину в кустах у реки. Артур помог ей вспомнить слово «парковка». И она рассказала ему о крике. Она плохо все помнила, но крик был очень громкий. Она до сих пор помнит тот ночной крик. Или, возможно, то был какой–то другой крик…

— Что эта сволочь себе позволила? — спросил Артур, он слушал с открытым ртом. Передний зуб у него был сломан. Обломок был темного цвета.

Раньше Дорте этого не замечала, и ей захотелось спросить, как это случилось. Но с этим можно подождать. Ей и без того было трудно искать слова для истории, которую она рассказывала. Она поведала ему, что сбежала из автомобиля, даже не получив деньги. Думала только о том, как бы убежать. Подальше от всего. Было темно, но слышался шум реки. Она как будто вернулась домой, в Литву, объяснила Дорте. И пока она говорила, казалось, что она рассказывает не о себе, а о ком–то другом.

— Бедная девочка! Вот сволочь!

Ей пришлось объяснить ему, что как раз этот человек вытащил ее из реки, иначе бы она здесь не сидела. Он, конечно, богатый. Потому что машина у него была большая, блестящая и с кожаными сиденьями. Они промокли. И одежда, и она сама. И все–таки он отвез ее чуда, где ее приняли и сделали ей укол. Слава богу, что не опоздали, потому что горло у нее уже не выдерживало этого крика. Оно болело, как будто у нее была ангина. Но на следующий день или через день, она точно не помнит, ей пришлось уйти из больницы, потому что ее кровать понадобилась кому–то другому.

— Ну а дальше? — Он жаждал продолжения.

Тут ей пришло в голову, что надо рассказать, как она влезла в больничный шкаф за таблетками, которые положили бы всему конец. На самом деле этого не было, но Артур слушал с таким интересом, что она подумала, что так могло бы быть. Он сидел с открытым ртом и кивал или помогал ей найти нужные слова, чтобы продолжить историю. Врачи, суматоха, промывание желудка. Когда она умолкала, он сам придумывал, что происходило дальше. Они, каждый на свой лад, вместе рассказывали эту историю. Он предлагал разные варианты и довольно хмыкал, если они подходили. Но он считал, что с ее стороны было глупо сбежать оттуда.

— А тот мужик?

Ей пришлось объяснить, что мужик оказался на высоте. Ведь он мог оставить ее в воде и просто уехать оттуда. Его бы никто ни в чем не заподозрил. А ее он больше никогда бы и не увидел.

— Теперь это все уже позади! И ничего не значит! Для меня ты чиста, как ангел небесный. Я человек широких взглядов. Сам знаю, какова жизнь. Знаю, как приходится ловчить, когда дела идут вкривь и вкось. Но река… Нет, блин! Я о тебе позабочусь! Сам я ушел из дома, когда мне было пятнадцать! С тех пор живу самостоятельно… в некотором смысле, — гордо сказал он и раскинул руки.

— А почему ты уйти?

— Меня выбросили! Как старый башмак!

— Почему?

— Нет, хватит! Мы празднуем твой приезд, а не копаемся в этом дерьме. Мне плевать, почему меня вышвырнули. Дело давнее. Я забыл это… заставил себя забыть, — проговорил он так быстро, что она с трудом поняла его, и то не все.

— Прости! — сказала Дорте и поправила кофту так, чтобы она свободно висела на ней. Она совершенно забыла об этом, пока искала нужные слова. — Я тоже сердиться, когда мне стыдно, — прибавила она.

— Я и не думал стыдиться! Какого хрена мне стыдиться? Я же не виноват!

— Да, да!

— Она была совершенно чокнутая!

— Кто?

— Моя мамаша, конечно.

— Как это?

— Какой смысл говорить об этой старой мрази, — сердито сказал он.

— Прости!

— Я, во всяком случае, не такой, как моя мамаша!

— Откуда ты знать?

— Я бы не выбросил своего сына на улицу, чтобы спокойно ебаться с первым встречным и поперечным! Я бы не заставлял своего сына бегать к отцу и просить у него денег, чтобы заплатить за квартиру. Старая сука!

— Сука?

— Ну да, старая собака! К счастью, она упилась до смерти… Мне от нее достался чемодан старых грязных платьев и стоптанные туфли, — сказал он с гримасой отвращения.

— Ты не плакать?

— Я? Нет!

— Где отец?

— А черт его знает! На похороны он не пришел. — Артур неожиданно захихикал. — Там были только я да еще одна старая тетка. Ну и пастор, конечно. К счастью, он не очень ее хвалил.

— Но ты… быть там?

— Все–таки она была моей матерью, — виновато сказал он и продолжал после недолгого молчания: — Я хорошо помню этого пастора… как он пожал мне Руку и высказал соболезнования. У него был тонкий нос… и тонкая рука…

— Тонкая?

— Да… Он как будто считал, что ему там не место, как будто эта работа ему не по душе. Вроде того, что он слишком чист для этого мира. Я сидел и смотрел на его нос, чтобы вся церемония не казалась такой серьезной. По–моему, когда серьезно — просто смешно. Сама подумай. Человек становится не похож сам на себя… Хуже не придумаешь!

Я всю ночь проспала рядом с человеком в каком–то подвале с незапертой дверью и решеткой на окне, думала Дорте, и от этой мысли ее начинало мутить. Но она хотя бы знала, где здесь уборная — дальше по коридору, в чулане без окна.

Сквозь бумажную штору проникал дневной свет, он был яркий и почти красивый. Ветки куста бросали тревожную тень. Шум улицы звучал слишком близко, где–то совсем рядом кричали люди, поднимая что–то наверх. Потом послышался удар, будто кто–то бросил что–то в железный контейнер.

От Артура несло какой–то кислятиной. Он лежал на спине и прерывисто храпел. Сперва он лег на тахту, потом стал проситься к ней. Это было уже после того, как он рассердился, что она не подпустила его к себе и ее вырвало. Когда он проговорил в темноту «Дорте!» и зашлепал к ней через комнату, таща за собой плед, она поняла, что протестовать бесполезно. Он лег, прижавшись к ее спине, и она убедила себя, что это Вера и что она уже дома. Конечно, от Веры так не воняло. И она не храпела, но тоже была теплой. Дорте выручило, что на ней были большая майка и трусики. В конце концов она заснула.

Накануне, когда они помогали друг другу, рассказывая истории, все было хорошо. Она забыла, что сидит в подвале и что он еще не нашел для нее работы. Она даже выпила вместе с ним капельку вина, хотя оно было слишком кислое. Но вдруг он повел себя как клиент. Ее протесты не помогли, она только заставила его сначала погасить свет. А еще ей удалось уговорить его сделать это на тахте, а не на кровати. Он пробормотал, что хорошо бы ей немного пополнеть и что он скучал по ней.

— Со мной ты в полной безопасности, — гордо сказал он и по ее просьбе поставил перед дверью стул.

Но когда он уже овладел ею, она вдруг забыла то, что делала обычно, чтобы все поскорее кончилось, и начала плакать. Ее всхлипывания звучали как скрип ржавого велосипеда, с которым он ее встретил. Сперва Артур замер, положив руку ей между ног. Потом неуклюже погладил ее по спине.