Напротив кровати над телевизором в рамке висит свадебная фотография улыбающейся Лоренсии и усатого Линдси. Неузнаваемая, почти миловидная Лоренсия, со всеми зубами и изящными лодыжками из-под белого платья.

В центре — люстра из оленьих рогов, утыканных лампочками в виде свечей, она сочетается с ночником, сделанным тоже из оленьих рогов. Рядом с дверью часы с кукушкой, которые Лоренсия упросила Бени привезти из Европы, с двумя черными, как помет, сосновыми шишками, подвешенными на разные цепочки. Это гордость Лоренсии; она не устает любоваться на то, как выскакивает горластая кукушка и сообщает время.

Обеденный стол упирается в стену и покрыт нейлоновой клеенкой с рисунком под английскую вышивку. Над ним на тряпке дикого цвета, прикрепленной кнопками к стене, напечатан рецепт бургундского фондю. Для южной жары это блюдо настолько тошнотворно, что Бени вспоминает причину своего визита.

— Я кое-кого пригласила на ужин в четверг вечером, — объявила она. — Друга… (она не произносит имя Гаэтана Шейлада) одного друга, который хотел бы отведать рагу из летучих мышей, но я не знаю, где их купить.

— Их не покупают, — заявляет Лоренсия. — Их находят.

— Ты можешь их найти?

— Я приготовлю камаронов, — продолжала Лоренсия, — или потушу оленину, или приготовлю вендей с рыбой, с пальмовой сердцевиной со сливками, это для ужина больше подойдет.

У Лоренсии забегали глазки, так всегда бывает, когда ей что-то не по душе, но она не решается высказаться. Бени догадывается, что ей не нравится это креольское кушанье, подавать рагу из летучих мышей к ужину в большом доме недостойно белых людей. На памяти Лоренсии в «Гермионе» никто и никогда не ел летучих мышей. Бени сошла с ума. А может, ей еще обезьяньего карри захочется?

— Нет, — возразила Бени. — Я хочу рагу из летучих мышей! Я никогда его не ела. Кажется, ты умеешь его хорошо готовить?

— Кто тебе такое сказал?

Бени сделала неопределенный жест.

— …наверно, меня обманули. Ты не умеешь его делать. Или забыла рецепт.

Лоренсия мгновенно попадает в ловушку, даже маргаритка на ее шляпе задрожала:

— Это я-то не умею делать рагу из летучих мышей? И даже если я и не умею читать, рецепты я никогда не забываю. Рагу из летучих мышей вот здесь (она указывает на лоб) и навсегда! Хотя я его давным-давно не делала. Забыть рецепт! Так ты разозлишь меня перед мессой! Нужны крыланы, они лучше всего подходят, они питаются фруктами. Их надо ловить днем, когда они спят, они на лавках висят. Линдси сходит. Одна-две на человека, это зависит от размера. Сдираешь шкуру, потрошишь, отрезаешь крылья, голову, хорошенько промываешь, нарезаешь и шесть часов замачиваешь в маринаде. Потом берешь сковороду и на открытом огне…

— Я вижу, что ты помнишь, — перебила Бени. — Тогда приготовь это в четверг, пожалуйста. С картофелем и салатом. Привлеки Фифину. А я позабочусь о десерте.

Резкий свет луны усиливает тень от крыши в углах варанга до черноты, и Бени замечает подвижную точку света, похожую на горящую сигарету, которая качается в темноте. Потом замечает более светлое пятно. В темном углу варанга кто-то есть. На последней ступеньке лестницы Бени замирает с пересохшим горлом, гулом в ушах и бешено колотящимся сердцем. Хорошо знакомый запах набальзамированного тела бьет в ноздри. Там кто-то есть. Кто-то сидит, покачиваясь в кресле-качалке, и слышится поскрипывание дерева, трущегося о камень. Кто-то курит, качаясь в темноте. Кто-то, на ком белая рубашка.

Бени страшно, но она храбрится. Повелительным тоном, который выдает неуверенность, она спрашивает:

— Кто здесь?

В тени раздается легкий смешок.

— А кого бы тебе хотелось здесь видеть? Разумеется, Дед Мороз!

Она узнает голос из «Присуника», и сердцебиение утихает.

— Я испугалась, — оправдывается она.

— Я здесь гулял, — отвечает Бриек. — В доме не горел свет. Я подумал, что ты приглашена куда-нибудь на ужин, и мне захотелось посидеть здесь немного. Ты не сердишься?

— Нет, — заверила Бени. — Мне приятно. Просто сегодня вечером я никого не хотела видеть.

— И на том спасибо!

— Я не это хотела сказать. Я не хотела видеть никого из знакомых. А тебя я совсем не знаю.

— Тебе не слишком весело.

— Весело — не то слово. Я ненавижу Рождество.

Она опустилась на один из постоянно лежащих под варангом матрасов, а Бриек сел рядом с ней.

— Это мы исправим, — пообещал он и протянул ей ароматную сигарету, которая очень быстро сделала ее спокойной, легкой, смешливой и словоохотливой.

Она принесла свечи и расплавленным воском приклеила их прямо на каменный пол, а Бриек, сидя по-турецки, скручивал сигареты, разминая траву и отделяя семена. Пальцами часовщика он вертел тонкую бумагу, вставлял туда скрученный картон для фильтра, слюнявил палец, увлажняя сигарету, чтобы замедлить сгорание, и протягивал ее Бени. Они лежали рядом, луна висела у их ног, они передавали друг другу сигарету, и между ними текла беседа из странных и удивительных слов, которые принимали неизвестное доселе значение, они растягивались, увеличивались, распухали. Слова светились в их головах, как неоновые рекламы ночных городов. Слово из пяти букв БРИЕК показалось вдруг Бени чрезвычайно редким набором.

— А почему БРИЕК? — интересуется она.

— Так решил мой отец, — признался Бриек. — Кто не знает моего отца, тот не поймет, почему я ношу это труднопроизносимое имя (оно обозначает лежать снаружи)… Замечу, кстати, что мы лежим снаружи, и это прекрасное подтверждение тому, что меня зовут Бриек…

Дикий смех.

— …Доктор Жак Керруэ, пятьдесят семь лет, сын крестьянина из Аббареца, вблизи Нанта. Эти огородники приложили столько сил, чтобы выучить его медицине, что это было равносильно кровопусканию. Он был самый умный. Остальные идиоты, тупые, как грабли. Результат — благовоспитанный гастроэнтеролог, мой папа. Лучший специалист в Нанте. Вдобавок проктолог…

— Кто?..

— Прок-то-лог. Доктор для дырки в заднице, если угодно. Во всем департаменте Луар-Атлантик нет ни одного геморроя, который сбежал бы от него. Приезжают даже из Кот-дю-Нор и из Финистера, чтобы папаша Керруэ привел в порядок их живот. Победитель! За ужином он каждый вечер рассказывал нам о своих рабочих трофеях. От азарта у него руки чесались перед трещинами, свищами, тромбозами, петушиными гребешками и вспучиваниями, от которых едва не разрывается анус! Но больше всего его забавляли предметы, которые он доставал из заднего прохода у психов, которые их туда запихивали. Когда видишь таких приличных жителей Нанта на мессе в половине двенадцатого, трудно себе представить, что они настолько изобретательны, что могут проглотить или запихнуть в себя такие штуковины, как бутылки, электрические лампочки, приборы для салата или батарейки. Однажды к нему привели сконфуженного мужчину, который обеими руками держался за живот. Мой отец ставит его на четвереньки, это необходимая поза, засовывает в него ректоскоп — и что же он видит в глубине его задницы? Гора Мон-Сен-Мишель во время снегопада! Мой старикан решил, что это галлюцинации от перегрузки или усталости. Снова посмотрел: сомнений нет, в глубине задницы на горе Мон-Сен-Мишель шел снег. Вся больница приходила любоваться. Этот тип запихнул себе туда сувенирный пластиковый снежок. Представь себе такое кино, гора Мон-Сен-Мишель в глубокой заднице?