— С вами все в порядке? — спросил Феликс.

— А если нет, то пойдете вы? — осведомился Репп. — Нет, со мной все в порядке, просто надо привыкнуть к весу. В последнее время я вел слишком легкую жизнь.

— Слишком много Fraulein[30], — сказал раздраженный Феликс.

Репп вышел из сарая на солнечный свет и замигал. Он уже чувствовал, как его тело начинает привыкать к весу.

Лес быстро поглотил Реппа. Он шел среди деревьев расчетливым упругим шагом — образец целеустремленности. Но лямки уже начали резать ему плечи. От усилий его мышцы стали теплыми и подвижными, и он знал, еще из России, что если сильно себя заставить, если иметь достаточно решимости, достаточно желания, достаточно сосредоточенности, то можно достичь состояния, когда уже не чувствуешь боли, когда становится возможной героическая выносливость и выдержка. Репп знал, что сегодня от нею потребуются великие усилия, все, на что он способен, и даже больше, и он готов был на это. На этой стадии он был вполне бодр, полон веры в себя и рвения к выполнению задачи, готов ко всему и доволен.

Он продирался сквозь кусты, не оглядываясь назад. Он знал, что выше, где воздух будет более разреженным, этот косматый молодой лес, состоящий из вязов, дубов и мелкой поросли, уступит место более древнему, из девственных сосен, и станет напоминать лес в Шварцвальде. Тогда будет намного легче идти сквозь торжественные ряды стволов по пыли из слежавшихся сосновых иголок, которая будет большим облаком подниматься в косых лучах солнца при его продвижении вперед. Но это будет через несколько часов, а сейчас — только эти густые заросли, клейкие от соков, замедляющие каждый шаг. Ему казалось, что он идет через ряд штор и ширм, каждая из которых открывается только для того, чтобы показать следующую; видимость была ограниченной, воздух — влажным и душным. Все листья были влажными, и казалось, что то тут, то там поднимается пар. У Реппа было такое ощущение, что он находится в джунглях. Но он знал, что с ним все будет в порядке, если продолжать идти по указанному компасом направлению, не обращая внимания на тропинки, которые время от времени попадались ему. Перепрыгивая через них, он каждый раз испытывал удовольствие оттого, что избежал их соблазна. Репп рассчитывал добраться до гребня горы, там пройти довольно большой кусок по ровной местности и затем спуститься по противоположному склону. Он начнет спуск задолго до того, как достигнет сурового пика, который возвышался над чертой леса на пять тысяч метров, а может, и более.

Репп пробивался вперед, борясь с увеличивающейся крутизной, обходя, где возможно, начавшие попадаться на его пути большие каменные валуны или, в случае необходимости, перебираясь через них. По мере того как он поднимался в горы, лес начал постепенно меняться; Репп как-то не заметил этого, не уловил ни одного из тех моментов, когда растительность сменила свой характер, когда лес стал совсем другим, хотя, возможно, это произошло из-за того, что далеко наверху солнце спряталось за облаком. Во всяком случае, лес скоро перестал казаться джунглями: деревья, хотя и более величественные, стояли теперь дальше друг от друга; заросли уступили место более открытой перспективе; ощущение тропического зеленого света, непрозрачного для солнечных лучей хлорофилла исчезло в более темном покрове. Теперь Реппу казалось, что он находится в подвале, пронизывающе холодном, напоминающем туннель или катакомбы, в путанице неопределенных теней, участков абстрактной темноты, настоящих вспышек света в неожиданных местах, где прорехи в шатре над головой пропускали солнечный свет. Деревья стали огромными и сучковатыми. Кустарник остался, но теперь он пробивался сквозь ковер разложения, опавшие листья и плоды, возвращающиеся в первозданное состояние. В этом темном зрелище было свое великолепие, но Репп был не в том расположении духа, чтобы наслаждаться им. Он весь сосредоточился на ходьбе, на шагах, и все же иногда он испытывал чувство облегчения, когда выходил на ровные места, где, казалось, сами горы устали подниматься вверх.

В одном из таких мест он позволил себе передышку. Репп был один среди деревьев, слышал в этом мраке собственное дыхание, неровное и тяжелое. Ему было жарко. Он все еще не добрался до сосен. Все было незнакомым, совсем не похожим на лес, который он знал, а Репп знал много лесов.

Ему нестерпимо хотелось услышать щебетание птицы или крик животного, увидеть какое-нибудь движение. Он вгляделся вперед: одни сплошные стволы, белые или серые пятна стоящих между ними камней и какая-то мшистая, тупая абсолютная тишина. Ремень винтовки плотно лежал на плече, а лямки глубоко врезались в тело. Репп не обращал внимания на дюжину более мелких неприятностей — царапины, подвернувшуюся ногу, усталость в суставах, признаки судорог; по-настоящему его беспокоили только лямки. Однако он знал, что возиться сейчас с этими чертовыми лямками будет ошибкой. Репп наклонился и попробовал пристроить прибор повыше, так чтобы не весь вес лежал на плечах, а частично перешел на спину. Процедура была очень болезненной, и, чтобы ее облегчить, он начал вспоминать, как они уже готовы были провести операцию с прибором, весящим более пятидесяти килограммов. При таких условиях он бы уже давно выдохся. Этот заморыш Ганс-жид действительно выполнил свою работу; он заслужил медаль. Сейчас Ганс-жид был для Реппа большим героем, чем кто бы то ни был. Слава богу, что Германия может рожать таких людей. Он устало пошел дальше. Теперь валуны начали сильно досаждать, и Реппу приходилось протискиваться в щели между ними или залезать на их неожиданно гладкие склоны. В одном месте он подошел к просвету в деревьях и смог выглянуть из леса: далеко впереди виднелась голубоватая дымка. Так как он шел на север, а видимость была очень хорошая, то это вполне могла оказаться Германия. Но какая в том разница? Репп заставил себя пойти дальше. Ничего, кроме постоянного подъема в гору, под деревьями, по листьям, сухому папоротнику и чертополоху. Ни сосен, ни легкой дороги. Он даже не захотел остановиться попить, хотя в горле у него саднило. Иногда его ботинки скользили по обманчивой почве, а один раз он упал и сильно ушиб колено о камень. В месте ушиба появилась пульсирующая боль. Реппу показалось, что у него поднялась температура. Он испытывал неестественный жар. Раньше ему казалось, что здесь будет гораздо прохладней. Почему же так жарко?

Куда он идет? Знает ли он куда идет? Да, знает. «Wir fahren nach Polen urn Juden zu verschlen». «Мы едем в Польшу убивать евреев». Он видел такую надпись мелом на борту военного эшелона в 1939 году. Рядом с надписью были нарисованы уродливые еврейские профили с горбатыми носами и скошенными подбородками, напоминающие рыб, — отвратительный образ. А он, Репп, идет в Швейцарию убивать евреев. Все то же самое, тот же процесс, та же война. Он идет убивать евреев.

Боль в плечах усилилась. Следовало бы замедлить шаг или даже отдохнуть, но Репп не мог себе этого позволить. Его тревожило убывание света. Если он не успеет прийти туда до наступления темноты, то игра проиграна.

Он идет, чтобы убить нескольких евреев.

Евреев.

Ты убивал их. Грязная неприятная работа. Никому она не нравилась, и в Берлине были достаточно умны, чтобы тех немногих, кому она нравилась, не посылать на фронт. Это была ответственность, доверие, обязательство перед будущим.