Наверняка звонил тот, кто велел ей залучить Кина в постель, то есть либо сам Нариман, либо кто-то из его людей. Не стоило труда вообразить, как бесится этот человек, вынужденный за полночь сидеть в наушниках и прослушивать комнату, где объект и косвенная сотрудница как ни в чем не бывало предаются любовным утехам. В конце концов, рассвирепевший и обескураженный, тот решил позвонить по интеркому и намекнуть, что пора бы переходить к… Непонятно, к чему именно — расспросам, ссоре, воплям о помощи, якобы случайному появлению ревнивого сожителя? Кин терялся в догадках, какие инструкции ей дали касательно него, одно лишь оставалось предельно ясным: Стасия решила не исполнять порученное. Он просто шкурой чувствовал, что рискует, придя к ней в гости. Смутно витавшая в воздухе опасность только раззадорила его, но теперь ситуация разрядилась, и вряд ли ему суждено узнать, в чем заключался риск.

Настырные трели интеркома смолкли. Кин снова погрузился в нежное бешенство соития, а вынырнув из него, задыхающийся и опустошенный, ощутил сильный голод.

— Знаешь, очень хочется есть, — признался он. — У тебя найдется что-нибудь перекусить?

— Только мясного у меня нет, — предупредила она. — Я не ем мяса. Это ничего?

— Мне бы хоть черствую корку, хоть что-нибудь, — взмолился Кин.

С улыбкой потрепав его по щеке, накинувшая халат Стасия скрылась за бисерной занавеской. Вскоре там, словно ненароком обиженный зверек, пискнул таймер микроволновой печи, и женщина вернулась в комнату с блюдом, на котором горкой лежали разогретые овощные консервы.

— Все, что нашлось, — сказала она, поставив еду на столик и занявшись поисками вилки.

— А ты не составишь мне компанию?

— Нет, я не голодна. Ешь, не стесняйся. Ах, вот они где, — и она вынула из тумбочки пакет с пластмассовыми вилками.

Долго упрашивать его не пришлось. Придвинув столик ближе к тахте, Кин стал уплетать нехитрую снедь, и она показалась ему самым потрясающим кушаньем, которое он когда-либо пробовал.

Стасия сидела в кресле и задумчиво смотрела на него, подперев щеку рукой. Удивительное дело, в браке с Ринтой он никогда не ощущал себя настолько тепло и уютно, по-домашнему, по-семейному. Так, словно они были давно женаты и умудрились при этом не разлюбить друг друга. Он вдруг почувствовал поразительную полноту и радость жизни в ее необычайно простой основе: вот ночь, вот мужчина и женщина наедине, он с удовольствием ест приготовленное ею, а она с не меньшим удовольствием смотрит на это. И ровным счетом никакого значения не имела подоплека происходящего, неважно, кого она принимала здесь позавчера, кто и зачем пытался дозвониться до нее среди ночи по интеркому, абсолютно неважно все происходящее в огромном мире за пределами этой комнатки, все, что уже произошло и еще произойдет. Его суматошная жизнь внезапно прояснилась и сгустилась до неописуемо блаженного покоя здесь и сейчас.

Очухайся, придурок, здешние подонки подложили тебе блядь, ты ее трахнул и раскис, как последний сопляк, ехидно сказал он сам себе, орудуя вилкой. Это же все неспроста, нельзя расслабляться, надо быть начеку… Но циничная тирада ничем не отозвалась в его душе, она канула бесследно, пройдя сквозь ощущение всеобъемлющей, ничем не омраченной радости, как харкотина сквозь голограмму. Никогда в жизни у него еще не было такой безрассудно счастливой ночи. И он знал, что всегда будет благодарен за нее судьбе.

— Добавки хочешь? — спросила Стасия, когда Кин съел овощи подчистую.

— Спасибо, я сыт, — поблагодарил он, отодвигая пустое блюдо. — Было необычайно вкусно.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

Она ласково взъерошила его мокрые от пота волосы, сбросила халат и вытянулась рядом с ним.

— Ты устал?

— Немножко. Но это ничего, сейчас отдохну. — Рука сама собой потянулась гладить ее великолепные груди.

— Неужели тебе мало? — с притворным ужасом спросила она.

— Конечно.

— Ты ненасытное чудовище.

— Но это же мой единственный недостаток.

— Зато у меня их целая куча.

— Пока не заметил ни одного.

— Я сумасшедшая, — прошептала она, страстно выгибаясь под его рукой.

— Очень кстати, я тоже сумасшедший.

— Нет, в самом деле. Я действительно сумасшедшая.

— О да. А еще некрасивая и тощая, — продолжая вкрадчивые ласки, усмехнулся он.

— Ты просто ничего не знаешь.

— Я знаю, что мы живем в абсолютно сумасшедшем мире.

— Это правда. Я боюсь его. Я боюсь всего. Я боюсь всех.

— Меня тоже?

— Сначала боялась. Теперь нет, — со вздохом призналась она, положив голову ему на грудь.

— Что ж, спасибо.

— Ты хороший. Ты удивительно хороший. Ты не обидишься, если я скажу?..

— Нет. Говори.

— Тебя изломали. Я могу тебе это сказать потому, что меня изломали тоже. Знаешь, чего бы я хотела?

— Понятия не имею.

— Попасть с тобой на необитаемую планету, — щекотно прошептала она. — Только ты и я, больше никого. Понимаешь?

— Да.

Отроческий синдром бегства, отметил недреманный циник, притаившийся в каком-то закоулке сознания.

— Ты бы хотел этого? — Ее губы принялись играть его соском.

— Боюсь, это невозможно.

— Я знаю. Всегда хочется невозможного, — вздохнула Стасия и в сердцах добавила: — А, шли бы они к черту!

— Кто именно?

От пронзительно острых поцелуев в грудь нарастал новый прилив желания.

— Они. Ох, до чего нескладно и глупо получается! Пропади оно все пропадом, я хочу тебя.

Кин ничего не ответил.

— Почему ты молчишь?

Их разговор потайным электрическим ручейком вытекал из комнаты, шелестел в наушниках слухача, и оседал на засекреченном сервере отдела контрразведки.

— Думаю.

Очередной пассажирский модуль придет послезавтра, точнее говоря, уже завтра. Надо уносить отсюда ноги, покуда цел.

— О чем?

Цепочка ее влажных поцелуев медленно тянулась все ниже вдоль его живота.

— О том, что все нескладно и глупо.

— Не слушай меня. Я сумасшедшая дура. Все чудесно.

Язык Стасии принялся хозяйничать в его паху. Вздрагивая от наслаждения, он ерошил мягкий ежик ее волос. Двое сумасшедших в безумном диком мире, небывалый райский сад, ощетинившийся потайными микрофонами. Шли бы они все к черту, прозвучали мысленным эхом ее слова.

Ненадолго забывшись сном под утро, Кин проснулся легкий и звенящий, словно в жилах вместо крови текла газировка. Рядом свернулась клубочком Стасия. Глядя на ее совершенно безмятежное спящее лицо, он вдруг усомнился, насколько обоснованны его подозрения. Может быть, из-за обилия передряг в последние дни его обуяла чрезмерная мнительность и теперь неприятельские козни стали мерещиться на каждом шагу.