В общем, отец и сам очень любил небо, и меня научил самолеты любить. Но когда узнал, что я всерьез захотел летчиком стать, запретил строго-настрого. И велел идти в юристы. Пришлось послушаться.

Когда я уехал учиться в Ростов, очень остро встала проблема денег. Надо было на что-то жить. А стипендии мне, естественно, не хватало. А у меня с ранней юности была позиция: не обременять собой родителей. Тогда в стране было достаточно развито движение студенческих строительных отрядов. И я решил, что мне надо получить серьезную рабочую специальность, чтобы летом попасть в такой отряд. Зимой 1973/74 года я по выходным начал ходил на стройку в Ростове и осваивать профессию каменщика: учился класть кирпич, заводить угол, делать раствор, ставить леса. А летом, сдав сессию, мы с ребятами собрались в бригаду и поехали на свою первую студенческую стройку.

Как сейчас помню, это было в Карелии — городок Суоярви. Я там стал настоящим квалифицированным каменщиком, который что угодно построит, и будет стоять на века. До сих пор в Суоярви стоит двухэтажный кирпичный дом, возведенный студенческими руками.

Постоянно вспоминаю это время. Карелия ведь особое место: солнце летом совсем не садится, только сползает до верхушек деревьев — и опять вверх пошло. Сначала мы с ребятами белым ночам страшно радовались, потому что при свете можно было работать быстро и долго. Но где-то на второй неделе стали просто падать с ног от усталости. А уснуть всё равно не получается — светло. Мы же с юга, привыкли к темным ночам. В общем, пришлось добывать одеяла, закрывать ими окна, чтобы хоть несколько часов в темноте побыть и заснуть.

А еще Карелия — это же страна озер. В самом начале сентября водная гладь уже стала покрываться тоненьким прозрачным хрустящим льдом. А карелы свои бани ставят прямо в озере — на сваях в двадцати или тридцати метрах от берега, потому что глубина небольшая. К самой бане ведет узкий деревянный настил, а в парной в полу находится люк. Ты его открываешь и плюхаешься прямо в ледяную воду. Поплавал, а потом по лесенке назад поднялся. Я тогда стригся наголо, но волосы быстро отрастали и торчали колючками. И вот я плыву, и лед этим ежиком разрезаю. Ледок тоненький, ломается и легонько похрустывает. А потом — опять в парилку. До сих пор помню всё это.

В конце сентября я привез домой тысячу сто рублей, заработанных в моем первом стройотряде. Мама просто пришла в ужас, потому что в жизни не видела таких денег. Сельским библиотекарям вообще мало платили. А отец хотя и был агрономом, а потом председателем колхоза, но за свой труд получал все больше не деньгами, а кукурузой, пшеницей да маслом растительным. Так что живых денег у нас в семье тогда особенно не водилось.

И что моя мама могла подумать? Уехал сын в Ростов, а через год вернулся с тысячей рублей в кармане. Значит, попал в плохую компанию, в какую-нибудь преступную группировку. Одесса-мама, Ростов-папа…

Плачет: «Теперь понятно, почему ты у нас денег не просишь». Стал в деталях рассказывать всю эту историю про строительный отряд, а они мне не верят.

Что было делать? Взял да и обложил наш старый саманный домик (саман — это глина, перемешанная с соломой) настоящим кирпичом. Это называется — облицевать. Кладется белый силикатный кирпич, а через пять рядов — красный кирпич — под расшивочку… И дом становится таким солидным, красивым.

И только тогда, когда я наш дом своими руками привел в порядок, мама поверила, что я каменщик. Кирпич тогда был в дефиците, и облицовка дома шла с перерывами. Так вот в этих промежутках я во дворе еще и баню из туфа построил.

Сам выложил печь, протопил баню в первый раз и родителей пригласил: «Пожалуйте, мои дорогие. С легким вас паром!»

Ну, тогда уже и отец загордился, что сын не только юрист, а еще и настоящий каменщик.

Кстати, спустя много лет решил проверить, как там дом наш, не развалился? А дом стоит. Там же стены толстые, да и землетрясений не бывает.

Когда меня спрашивают, почему я с Ельциным и его командой держался как-то особняком, семьями не дружил, я всегда говорю, что меня так отец научил: «Никогда не толкайся у трона, но и не тащись в обозе».

Он всегда это говорил. И я эту его любимую фразу запомнил на всю жизнь.

Очень меня, если честно, это выручало в самых разных ситуациях. Вспомнил, что говорил отец, и принял решение. Правильное. А принимать такие решения приходилось часто. К примеру, когда я стал членом Президиума Верховного Совета. Кстати, им я стал сразу и по должности, так как конструкция Президиума Верховного Совета РСФСР была такова, что председатель комитета входил по должности в президиум. А вот заместителем председателя Верховного Совета меня избирали целых три раза, но так и не избрали. Борис Николаевич, насколько я знаю, очень хотел, чтобы меня избрали, потому что к тому времени убедился, что в общем-то (хотя еще всей глубины трагедии не понимал) с Хасбулатовым он дал маху и что лучше иметь в заместителях противовес в моем лице, чтобы был баланс, а не монополия Хасбулатова. Но не сложилось. Я не набрал нужного числа голосов. И в итоге на это дело махнул рукой, собственно.

За что я отцу благодарен очень сильно: от медных труб он меня защитил с самого детства. Я эту мудрость в свое время пытался детям передать, а сейчас вот — внукам.

На практике это означало: никогда чрезмерно не сближайся с лидером. Я этой формуле в отношениях с вышестоящими всегда следовал. К примеру, я никогда не был дома у Бориса Николаевича и хлебосольной Наины Иосифовны. Хотя, по идее, должен был там бывать, и Борис Николаевич часто приглашал. Но как-то постоянно меня что-то уводило. Может, это происходило потому, что я туда никогда и не стремился. Не знаю. То есть между мной и Борисом Николаевичем всегда была легкая дистанция. Президент Ельцин, кстати, хорошо это чувствовал и, думаю, даже ценил, что не лезу в душу. Уставал он порой от соратников.

Но есть и другая сторона медали: если ты всегда будешь отставать, тащиться в обозе, то рано или поздно окажешься никому не нужным. И тогда в один прекрасный момент тебя как старый хлам могут оставить где-то на обочине. То есть надо не только дистанцию держать, но и уметь себя поставить, отстоять свое личное пространство и показать себя, когда это потребуется. Поэтому я философски отнесся к ситуации, когда меня «прокатили» с голосованием на пост заместителя председателя Верховного Совета РСФСР. Но сама по себе история оказалась довольно интересная. Как раз на тему о соратниках.

Как сейчас помню. Декабрь девяносто первого, второй год работы съезда и Верховного Совета РСФСР. И тут мне Борис Николаевич при встрече вдруг говорит, что «со всеми переговорил» и что меня на этом съезде изберут его заместителем в Верховном Совете. Сказал и пропал.

Утром объявили повестку дня — мой вопрос поставлен на 16:00. Ельцин в начале заседания недолго поприсутствовал и куда-то уехал. А дальше случилось то, что продемонстрировало мне — и навсегда — всемогущество аппарата.