Поселившись на вилле, Пенни тем не менее исправно посещала больного Блу, пока тот не окреп настолько, что смог сам самостоятельно спуститься вниз. Его укрыли в одном из тайников, оборудованных в оливковой роще. Пенни регулярно гуляла там с девочками, что давало отличную возможность приносить больному еду и чистую воду, не привлекая к себе излишнего внимания. Для всех окружающих она была няней Оливии и Таки, дочерей Ике.

Лечение Блу шло с переменным успехом, ибо его друзья, несмотря на категорические запреты Пенни, ночами регулярно доставляли больному товарищу вино. Приняв изрядную порцию горячительного, новозеландцы быстро раскрепощались, забывая, где они и что с ними, и начинали с упоением горланить песни, будоражившие окрестности в предрассветный час. В конце концов в дело вмешался Брюс. Рассвирепев, он пообещал самолично свернуть шеи певцам, если они не прекратят свои ночные бдения, способные привести к самым серьезным последствиям. На какое-то время концерты прекратились. Пенни часто виделась с Брюсом, но он всегда был не один. Никаких взрывов страсти, которыми сопровождалась их первая встреча, больше не случалось. К большому сожалению, уныло вздыхала про себя Пенни.

Трясясь в автобусе, увозившем ее из Ханьи, Пенни снова и снова перебирала в памяти все подробности ее встречи с Йоландой. Беглого взгляда на подругу было достаточно, чтобы понять, что та по уши влюблена в своего доктора. Правда, им так и не удалось пообщаться наедине. А Пенни очень хотелось поделиться с Йоландой уже собственными переживаниями, рассказать ей о встрече с Брюсом и о том взрыве страсти, которым она сопровождалась. Но сейчас он с головой ушел в работу. По слухам, Брюс занимался организацией очередной группы Сопротивления из числа местных жителей. Перед ними была поставлена одна-единственная задача: обеспечить надежную защиту английскому радисту, который должен наладить регулярную связь со ставкой. Радиста поселили в одном из домов местных фермеров. Все понимали, какому риску подвергает фермер и себя, и своих близких, соглашаясь на то, чтобы сеансы связи велись непосредственно из его дома, но, как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.

С наступлением лета Катрина погрузилась в домашние хлопоты, широким фронтом развернув заготовку припасов. Правда, сахара у них было мало, а потому джемы и варенье отошли на второй план. Зато они сушили травы, засаливали и мариновали овощи. Все заготовки прятались небольшими партиями по разным погребам, на случай если вдруг нагрянут немцы и станут отбирать излишки продуктов. Для фасоли и оливкового масла специально была вырыта отдельная яма все в той же оливковой роще, куда с большими предосторожностями и опустили драгоценные продукты, а закопав их, разровняли землю сверху так аккуратно, что при всем желании найти схрон было бы чрезвычайно сложно.

В один из дней в деревню нагрянул немецкий патруль. Зашли и к ним в дом. Офицер безучастно наблюдал за тем, как один из солдат сорвал со стены старинную икону с ликом Богородицы, которую в семье Катрины на протяжении нескольких столетий передавали из поколения в поколение. Катрина, наблюдавшая за этим бесчинством, не проронила ни слова, лишь глаза ее вспыхнули нехорошим огнем. Когда немцы ушли, она молча зажгла свечу, уколола палец и, смешав каплю крови с воском, вдавила в него свой крест.

– Будь проклят и ты, и весь твой род за то, что ты снял с моей стены! – с ненавистью воскликнула она и смачно сплюнула.

Что волновало крестьян больше всего в эту летнюю пору, так это нехватка времени. Ежедневно немцы выгоняли всех трудоспособных мужчин и женщин на строительство дорог. А в результате времени на свое хозяйство уже не оставалось. Надо было собирать оливки и первые фрукты, поливать овощи, поить скотину. Вскоре подоспела и уборка первых злаков. И все эти обязанности всецело легли на плечи детей, которые работали в поле с утра и до позднего вечера, стараясь изо всех сил заменить взрослых. Многие школы были закрыты, другие разрушены в ходе бомбежек. Местных учителей тоже мобилизовали на строительные работы наравне со всеми остальными. И тогда на помощь пришли новозеландцы. Многие, особенно те, кто смахивал фигурой на подростков, переодевались в крестьянскую одежду и, рискуя жизнью, шли помогать детям. Они рыхлили почву мотыгами, поливали огороды, доили коз, а потом прямо на пастбище делали сыры. Деревенская связь работала отменно. Все передвижения немцев по дорогам отслеживались. И стоило очередному патрулю замаячить на горизонте, как британцы немедленно прятались в свои укрытия.

Правда, иногда приходилось и понервничать. Однажды в дом Ике зашли сразу три немецких офицера. Попросили попить. Пенни принялась с невозмутимым видом обслуживать их, хотя в груди похолодело от страха. В комнате наверху сидели три новозеландца, пришедшие проведать Блу. Катрина с широкой улыбкой гостеприимной хозяйки пригласила господ офицеров присесть к столу. Облаченная в нарядное платье, привезенное из Америки, которое как нельзя кстати выгодно подчеркивало ее роскошную грудь, она вилась вокруг немцев до тех пор, пока те не покинули дом, даже не подозревая о том, что прямо над их головами сидят три вражеских солдата, не смеющих сделать лишний вдох.

Но вот лето перевалило на вторую половину. Впереди замаячила осень, а никаких приятных новостей о предстоящей высадке союзников на остров жители Крита так и не дождались. Англичане безуспешно гонялись за Роммелем по Северной Африке. По радио передали, что пал город Тобрук.

Брюс проводил бесконечные инструктажи с бойцами Сопротивления, объяснял им, как важно отслеживать все передвижения немцев по острову. Для немцев Крит был главной перевалочной базой, через которую в Африку перебрасывалось все – от живой силы до мазута и керосина. Очень обрадовало известие, что на выходе из бухты Ханьи английским летчикам удалось разбомбить целый караван танкеров с нефтью, взявших курс на Египет. Сотни тысяч галлонов бесценного топлива вылилось в море. Пожар был такой силы, что несколько дней небо над городом было черным от дыма и копоти. Во время налета погибло много немцев, и это тоже вызвало энтузиазм у критян.

Автобус увозил Пенни все дальше в сторону Ираклиона, а она, разглядывая в окно безрадостные пейзажи, проносившиеся мимо – разрушенные дома, обгорелые оливковые рощи, проржавелые обломки сбитых британских самолетов, – уныло размышляла о том, вернется ли она в обозримом будущем к нормальной человеческой жизни. Упорядоченной, размеренной, какой она жила в Афинах накануне войны. Детские и подростковые годы в Стокенкорте отодвинулись в такую немыслимую даль, что Пенни даже перестала ощущать себя англичанкой.

Ей было откровенно смешно, когда она вспоминала, как сорвала все планы матери, связанные с ее победоносным дебютом в высшем свете Лондона. Да и было ли это вообще? Порой ей казалось, что с тех пор она прожила тысячу лет. И каких! Ей с лихвой досталось и пинков, и синяков, но она по-прежнему здесь и по-прежнему в бою. Это вызывало прилив гордости. А что же до синяков, так ведь вокруг полно людей, которым гораздо хуже, чем ей. Многие лишились крыши над головой, не имеют средств к существованию, потеряли родных и близких. Так что ей пока грех жаловаться на судьбу. Разве что неожиданная встреча с капитаном Брехтом нарушила эту временную идиллию. Теперь она точно знала, что в Ханье есть по крайней мере один немецкий офицер, который не поверит ни в какие ее переодевания. Его уж точно не обманул ее облик усталой крестьянской вдовы. А что, если он отправится на ее поиски по всему острову? Она никогда не простит себе, если подставит греческих друзей!