В это мгновение Баньер закончил свою операцию с замком и, для большей безопасности засунув ключ от дверей будуара к себе в карман, повернулся к Каталонке.

Бледность его лица была теперь уже не простой, а мертвенной.

Выражение его глаз ужаснуло Каталонку.

— О да! Вид действительно грозный, — произнесла она, вставая. — Что с вами такое, господин Баньер?

Баньер шагнул к ней, сдвинув брови, его дыхание со свистом вырывалось наружу сквозь сжатые зубы. Не отвечая на вопрос, он процедил:

— Вашу руку!

Каталонка медленно подняла правую руку, лепеча в испуге:

— Боже мой! Боже мой! Чего вы хотите?

Поймав руку Каталонки за запястье, он стал один за другим разглядывать перстни, которыми были унизаны ее пальцы.

Рубина г-на де Майи среди них не было.

— Другую, — приказал он.

— Боже! Он сумасшедший! — прошептала парикмахерша.

Баньер взял левую руку, как до того правую, за запястье, и, едва он глянул на нее, глаза его сверкнули.

Он и в самом деле узнал перстень с рубином, проданный им еврею Иакову.

— А! — вскричал он. — Все верно! Вот он!

— О чем вы? — спросила Каталонка, дрожа всем телом. Однако Баньер заранее решил отвечать на ее вопросы не иначе как своими вопросами.

— Где вы украли этот перстень?

— Как это украла? — взвизгнула Каталонка, принимая оскорбленный вид.

— Я спрашиваю, где вы украли этот перстень? — повторил Баньер, топнув ногой.

Спеша добиться ответа, он так стиснул ей запястье, что бедняжка застонала.

— На помощь! — завопила парикмахерша. — Помогите! Убивают!

Баньер, не отпуская руки Каталонки, взглянул на нее через плечо:

— Эй, вы там! Вам бы лучше помолчать!

Однако, поскольку тон произнесенных им слов был как нельзя более далек от успокоительного, парикмахерша не только не умолкла, но с новой силой принялась испускать вопли и горестно всплескивать руками.

Тогда, отпустив Каталонку, Баньер одним прыжком настиг парикмахершу, схватил ее левой рукой за шею и поволок к хозяйке будуара, в грудь которой он направил дуло пистолета, извлеченного им из кармана.

— Ну, — проговорил он с устрашающей решимостью, — у меня нет времени выслушивать жалобы и стенания. Откуда взялся этот перстень? Кто вам его дал? Говорите, или я убью вас!

Каталонка поняла, что ее жизнь висит на волоске над могильной ямой.

— Аббат д'Уарак, — произнесла она.

— Значит, вы любовница аббата д'Уарака?

— Но…

— Вы любовница аббата д'Уарака, да или нет?

— Да.

— Отлично. Для начала вы возвратите мне кольцо.

— Но…

— Для начала вы возвратите мне кольцо!

— Вот оно.

— А теперь вы напишете мне расписку в том, что вы любовница аббата д'Уарака и что это он дал вам кольцо.

— Но…

— Гром и молния!

— Я напишу все, что вы хотите! — закричала Каталонка, падая на колени, так ужаснуло ее выражение лица Баньера.

В это время парикмахерша, о которой Баньер более не думал, однако продолжал сжимать ее шею, притом все крепче, с яростью, возрастающей по мере того как Каталонка пыталась ему возражать, обмякла в его руках, словно змея в когтях орла.

Только тут до Баньера дошло, что он может задушить ее.

К тому же ему все равно предстояло отправиться на поиски пера, чернил и бумаги, чтобы Каталонка могла написать свою расписку.

Он немного ослабил железную хватку своих пальцев.

— О! Пустите! О! Пустите меня! — придушенным голосом прохрипела парикмахерша.

— А если я вас отпущу, мы будем благоразумны и обещаем помалкивать? — осведомился Баньер.

— Ни словечка не пророню!

— Хорошо.

И он отпустил парикмахершу, которая сползла на пол и распласталась там, моля о милосердии.

Затем Баньер направился прямо к круглому столику, который он сразу заметил и на котором, будто в предвидении его визита, были приготовлены перо, чернила и бумага.

Он взял все это и положил перед Каталонкой:

— Пишите.

У Каталонки уже не оставалось ни малейшей воли к сопротивлению, но рука у нее так дрожала, что ей требовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Ну-ну, — сказал Баньер, — давайте успокоимся. Я подожду.

И он действительно стал ждать, поигрывая курком своего пистолета, то взводя его, то возвращая в прежнее положение с мрачным, угрожающим лязгом.

Этот звук возымел действие более решительное, чем все нюхательные соли и мелиссовые настойки, какие только существуют на земле.

Каталонка взяла перо и, поглядев на Баньера, сказала:

— Что ж, диктуйте, я буду писать.

— Нет уж, — заявил Баньер. — Вы потом, чего доброго, вздумаете утверждать, будто я вас принудил. Пишите сами, но только извольте быть правдивой и излагать кратко и ясно.

Каталонка написала:

«Я заявляю, и это является чистой правдой, что перстень с рубином, который я отдаю г-ну Баньеру, был мне подарен отнюдь не г-ном Баньером, но аббатом д'Уараком, моим любовником».

— Хорошо, — обронил Баньер, следивший глазами за ее пером, ловя каждое слово по мере того, как строки рождались на бумаге. — Теперь распишитесь.

С тяжелым вздохом Каталонка поставила свою подпись.

— А теперь кольцо, — приказал Баньер.

Каталонка испустила еще более горестный вздох, однако колебаться тут не приходилось, и она возвратила перстень.

Баньер осмотрел украшение, чтобы удостовериться, что это тот самый рубин, и, полностью в том убедившись, надел кольцо себе на мизинец.

— А теперь, — объявил он, — поскольку я не вор и в мои намерения не входит причинение вам материального ущерба, держите!

Он выгреб из кармана пригоршню луидоров, швырнул их Каталонке в лицо и бросился вон из будуара.

В дверях он, впрочем, приостановился, опасаясь, как бы та или другая их двух не высунулась в окно и не позвала стражу, чтобы его арестовали при выходе из дому.

Но они кинулись собирать брошенные Баньером луидоры: претендовать на них полузадушенная парикмахерша сочла себя в столь же неоспоримом праве, как и полумертвая от испуга Каталонка.

Убедившись, что с этой стороны ему бояться нечего, Баньер, перепрыгивая через ступеньки, сбежал по лестнице, выскочил на улицу и со всех ног понесся в направлении улицы Монтион, где, как мы помним, обитала Олимпия.