Через двадцать минут взвод собирается за домами, недалеко от места начала атаки. Али-Паша мрачен.

— Потери, потери есть?!

— Не знаю, — говорю, — не видел. Мои по дворам скакнули все. На улице никого. Ни стоя, ни лежа, никого из моих там не осталось.

Жорж и Ваня Сырбу под руки тащат кого-то из своего отделения. Раненый прыгает на одной ноге. Перетянутая грязной веревкой, как жгутом, штанина внизу вся в крови. Им неуклюже помогают. Последним приходит комод-два.

— Ну?!

— Так и есть, — устало отвечает взводному Серж. — Двое убито. Сразу, очередью на стене. И двое ранено. Осколками, уже при отходе. И в «КамАЗе» легли все.

— Как же это ты, с гранатой, а?! — тоскливо спрашивает Али-Паша.

Я понимаю — это о той, не долетевшей противотанковой гранате, от взрыва которой порезало стеклом меня и Витовта.

— Показалось, доброшу, — устало отвечает Серж. — Второй раз вижу такое, — качает он головой. — В Афгане после такой же атаки еле-еле своих убитых и пленных отбили, когда их «духи» уже на ослов вьючили… Там хоть было кому отбивать!!! — неожиданно выкрикивает комод-два.

Меня тоже охватывает злость. На то, что дела обстоят так худо, на муть, повисшую в голове, на страх, задним числом ползущий по спине и давящий грудь. Румынские военные, в значительном присутствии которых уже не приходится сомневаться, — это куда опаснее, чем полиция и куча пьяных волонтеров.

Бросаю взгляд на Гуменюка. Тот снова чувствует вину больше всех. Это он, навскидку и без прицела, ударил из гранатомета мимо. Теперь судьба его — быть простым рядовым. Я тоже в позоре. Поприсутствовал в бою без единого выстрела, толку от меня, как от козла молока вышло. А потери: один третьего дня, шестеро вчера, четверо сегодня… Треть взвода как корова языком слизала! И если бы успел выпереться со своими людьми под окна школы, было бы еще хуже…

Скоро становятся известны общие масштабы катастрофы. Атака второй группы по Кавриаго тоже кончилась плохо. БМП сгорела. Глупо сгорела, вместе с экипажем и десантом. Все одиннадцать человек. Им надо было высадить людей у пятиэтажки на Кавриаго, но они почему-то проследовали на скорости мимо, к улице Дзержинского, и там водитель ошибся, сделал неправильный поворот. К ГОПу надо было направо, а развернулись налево. И полицаи влепили им прямо в зад из пушки или чего-то вроде того. Остальную пехоту отрезали от бээмпэшки огнем из той самой пропущенной пятиэтажки, положили, а затем закидали сверху минами. Местность с той стороны более открытая, и потери от минометного огня оказались большие: двое убитых и пятеро раненых. Продвижение третьей штурмовой группы, которая должна была поддержать нас при выходе на промежуточный рубеж, застопорилось на перекрестке Дзержинского и Московской. Там тоже потери.

Проклятый румынский танк сделал свое дело и исчез. Будто испарился. Сидит где-то в засаде, сволочь. Можно догадаться, что враг усилил им свою оборону, после того как наши танки появились у ГОПа. Но обе приднестровские машины уже вышли из боя, и достойных целей не оказалось. Вот только мы попали под раздачу… Убитых больше, чем раненых! Не атака, а самоубийство! И наша единственная пушка оказалась не там где нужно, а в полной заднице, в стороне от боя! Наступать мы больше не можем. То, что сделали двое суток задержки и приказ об отводе назад части прорвавшихся в город тираспольских подразделений, уже не исправишь ничем.

— Взводный! Что дальше нам делать? О чем комбаты перед атакой говорили? Ты же слышал, о чем? — тормошит Мартынова Жорж.

Тот поднимает на него сумрачный взгляд.

— Костенко сказал, обещанных брони и людей не будет. Вместо техники обещали артналет. Сопровождать пехоту нечем, идем в психическую…

— Е… их мать!!! — рявкает Серж.

Вот, оказывается, что за взрывы слышались. Но с восточного берега дали единственный залп, который упал с недолетом, среди тираспольских же ополченцев…

Взводный куда-то отходит. Затем сквозь стрельбу вновь слышится его раздраженный голос, кричат с кем-то из офицеров:

— Что-о-о? Ради чего я людей положил?! Какого х… пошли в лобовую за б…скими обещаниями?! И теперь говорят отступать?!! Кто отдал приказ? Покажите мне эту сволочь!!!

На Али-Пашу страшно смотреть, и мрачно стоит перед ним и его собеседником появившийся словно из-под земли комбат.

— Криком не поможешь. Воевать нечем, и с других направлений уже начали отход… Горисполком — жопа, они там как шестеренки для передачи этих приказов… Из Бендерского батальона и рабочего комитета просят делегатов на собрание. Собирайте офицеров, будем решать, как быть. Так воевать больше нельзя!

— Предатели! Расстрелять их к е… матери!!!

Тут подходят командир казаков с группкой своих людей.

— Расстрелять — и айда в Парканы за народом! Не пойдут — и нам здесь нечего делать! Не нас первых сдали, еще кубанцы под Кошницей с х… в руках под огнем насиделись!

— Молчи, Бабай! Людей спровоцировать хочешь?! Я сказал, офицеров ко мне, а бойцов оставьте в покое!

Это ужасно. Возвращаемся в общежития текстильной фабрики. А они пусты. Отряд, которому мы их передали при подготовке к атаке, куда-то ушел. В угловом корпусе лежит труп волонтера, свободно пробравшегося наверх и открывшего по кому-то огонь. Вот валяются его гильзы. Мы выкинули труп в окно.

Как-то пусто и тихо стало вокруг. Тут бы националам самое время контратаковать, но они будто знают о нашем отходе, как вчера знали о готовящейся атаке… Знакомая психология, прямо как в том письме: «Зачем дороже платить, когда возьмут даром?» Бендерские ополченцы и «афганцы» Сержа пользуются моментом и лазят за кинотеатром, куда им посоветовали наведаться бойцы ТСО. Возвращаются пьяные. Говорят, там стоит расстрелянный автобус с награбленным. Большая часть груза пропала, но остались неразбитые бутылки с «Тигиной» и разбросанные конфеты. В «Дружбе» полно брошенных опоновцами бронежилетов. Откуда все это взялось? Война слепых… Танцы с завязанными глазами.

Вернее, это мы слепые, а националы — нет. Они быстро узнали про наш отход от «Дружбы», и тут же вернулись туда. А потом, избегая потерь, снова ушли… Враг умен и хитер. Может быть, у его офицеров и солдат не достает мотивации, но они совсем не трусливы, как о том трубят наши кликуши. Что же надумали комбаты в рабочем комитете и сколько еще продлится непонятное затишье?

Уже затемно потрясенный Гуменюк нажрался в дупелину и начал испускать надрывные вопли. Законченной истерики не вышло, потому как он тут же получил в морду от Сержа — объекта своего недавнего подражания. Да так, что аж перевернулся. На Серже лица нет. Желваки по лицу ходят, кулаки сжаты. Молчу и стараюсь ему под ноги не попадаться. Можно наплевать на все и уйти в другую общагу позади передних домов. Оно не горело, и свободных кроватей с матрасами там хватает. Но какой сейчас может быть отдых?

Во втором часу вернулся взводный. Собрание офицеров, на которое командиром Бендерского батальона были приглашены руководители города, ничего не дало. Председатель горисполкома не пришел, помощи не обещают, ссылаются на на Кицака, который сказал справляться своими силами.