Ребятишки – Васька да Ваня – забегали схватить по сухарику из сладкой московского белой булки и дивились, как это мамка и тетя Поля разговаривать еще не устали?

Тут в избу вошел, степенно сняв картуз, Коля-зять, и Санька спохватилась собирать на стол.

Шура не пришла, девочка ее приболела, пришла только Манька с маленькой Галей, но без мужа – и сообщила, прикрывая инстинктивно ладонью заметно подбитый глаз, что Миша ее тоже малость захворал – ну, мать ее сказала, тогда все ясно – опять он начАл свою волынку, стакан люди ему поднесут один, а он уж и все, развязалси! – пропойца чертов! – так и не дадим мы ему ничего, раз такое дело, обрадовалась Полька за то, что одну четвертинку сэкономила и сейчас же ее на середину стола и выставила!

И, главное, всем как-то хватило, что удивительно, и даже немного вот еще осталось – Коля только один вежливо крякнул, и ему разрешили допить остаток.

Все похлебали паренных в печке русской постных щей с толченой отдельно, без варки, крепко просоленной волокнистой жесткой свининой – «ветчиной», как у них она называлась, поели, обжигаясь, из той же огромной, одной на всех, выдолбленной из дерева круглой миски – «чашки», по-деревенски, заедая свежеиспеченным кислым ржаным хлебом, пшенного кулеша жидкого молочного, очень вдруг сладкого – ведь тетя Поля сахар-песку, невидаль такую, из Москвы привезла!

И потом, как все ушли, и Манька с девочкой, и Николай, Санька про него и рассказала.

* * *

Да, знала, нет, все ж таки не знала, а только нутром материнским чуяла Полькина сестра Сашка, что не все было в порядке и в семье любимого тихого зятя Коли.

Полюбил он Шуру-дочь в один миг, как с фронта только-только воротился, еще за год до конца войны, на дороге с ней возле речки нашей повстречался, и накрепко полюбил, глаз с нее не сводил влюбленных, сразу свататься, один, правда, пришел – и Александру Васильевну мамой назвал и умолял просто, чтобы дочь свою ему в жены взять разрешила.

Что тут вдовой матери, самой еще с двумя малыми мальчонками да в тесной избенке делать осталОся – конечно, сынок, мужиков на деревне молодых никого уж нет, только ребятишки, а кто с войны раненый вернулся, тот уж всю деревню обрюхатил, прости Господи, и дочь мою вторую замуж взять уж успел – а ты, дочка, сама-то как, схочешь Николая-то в мужья – аль уж и ты в тяжести, спаси Господь, и вы у меня разрешения опосля содеянного спрашивать решили, а?

Шурка-шельма, вот шельма настоящая! – только все фыркала по дурацкой своей привычке, как кобыла молодая – но зять будущий такую формулировку загнул, что и не понять:

– Что мне, мама, самому сломать придется – то сам и починю, любит кто если кататься, то и саночки везет.

– А скоро ли нам саночки-то возить придется, а? – с угрозой в голосе вопросила Александра Васильевна.

– Не загадывали мы еще, мама, не знаю, что Вам и ответить, – скромно потупился Николай.

Тут Санька спохватилась – что это она, как допрос пленного тут устроила, какое ее дело, коли женятся – и согласно занукала и закивала потом вовсе молча головой, чтобы уж лишнего не сказануть.

А вот дурья башка, икону-то со стены так и не сняла – забыла просто!

Одну-то иконку малую, ту, которой Марию благословляла, со святой Варварой-красавицей великомученицей, так ей и отдала – в дом к Мишке Косорукому, забодай его комар! Вот Манька и терпит как Варвара от Мишки каждый день надругания…

Да Мишка-то много попроще был, чем Коля-будущий зать, ведь Николай – то был партейный, он уж икон и попов и венчаний никак не признавал… А зря! Зря, и все тут!

Так вот и стали жить молодые, сначала в сельсовете записались, потом, на краткое время только, к теще Коля жить пришел, пока им землянку на Роскатце, недалеко от Петровского, на новом месте – неподалеку от Гремучего колодца рыли, а как готова та была, так еще и рядом под черемухой под единственной летнюю кибитку спальную сколотили, попонками со всех сторон обвесили – да и ладно пока!

Зажили они с Николаем в своей землянке хорошо, козу даже купили, кур развели, Николай плотничал на центральной усадьбе, только к ночи домой приходил, а то и вовсе в опилках ночевал иной раз, но все у них мирно вроде было поначалу.

Когда кто спрашивал Шурку на покосе из баб одиноких, из девок – вековух военных, как же это ей сходу такого единственного мужика ухватить себе удалось, та на полном серьезе при всех ответила – Я ухватила? Да это он меня выплакал! – и хмыкнула вроде бы даже обиженно…

Потом, уж к концу лета, заметно стало, что Шура вроде бы в тягости – так-то она все одно полненькая, налитая была, кровь с молоком, грудь десятый номер, а тут уж на груди ни один лифчик старый не стал налезать, пришлось новый прямой, с одними вытачками только, ей сострачивать, как старухи старые с обвислыми уж совсем плоскими сиськами инда носили.

А может, это и просто так казалось, или оттого, что бабой стала, распозлась она маленько – кто ведает? Теперь уж не упомнишь.

Вот как-то раз, к осени дело было, пришла Шура к матери, к братьям малым в гости, пошла было баньку по-черному истопить, да что-то нехорошо ей потом от дыма-то сделалось, и оставила ее Саня у себя дома на печке переночевать.

А под утро встала мать рано – а Шуры уж нет, домой, видать, улетела – не утерпела, или к мужу на лесопилку пошла.

А в постели ее, под подушкой, маленький пузыречек темного коричневого стекла без пробочки мать нашла – вонючий такой, да и сразу его на двор в мусор и выбросила.

И вот веришь, Поля, пока бабы спрашивать не стали, чтой-то Шура твоя – али и не тяжела была, вроде уж как она с тела заметно спАла? – мать и не догадывалась, что дочка скинула…

И все как-то в голову не приходило спросить напрямки, а что, доча, случилось ли что с тобой, да и было ли что у тебя плодное-то?

Так и не смогла Санька рта раскрыть, а потом все дела да работы невпроворот, все ведь на бабах колхоз-то выезжал, да, да, на однех только бабочках…

Под весну победную и Верочка из Москвы как приехала, так и забот наделала полон рот – чуть не померла от заворота кишок, насилу спасли!

После Маша рожала, Первушу-Галочку нашу распрекрасную внучечку золотую.

Спасибо, Шура Филина-ФэДе повитухой сделалась заправской, помогла дитя принять, вот кому спасибо так уж спасибо и поклон земной за участие.

Странный, однако, случАй-не случАй, а вот разговор произошел сразу после того, как на крестины на деревенские народ намекать стал – что уж тут на радостях не угостить-то всех по такому детскому поводу?

Вот день назначили, выбрали крестной матерью Шуру ФэДе, конечно, как воспреемницу девочкину, а крестным отцом поначалу даже наш зать Коля-партейный коммунист – вызвался быть, невесть с чего.

Но тут вдруг крестная будущая уперлась – и ни в какую, говорит, я не хочу, чтобы Николай Филиппов моим кумом стал – давайте другого Николая, дядю родного девочки, Генералова Кольку, то ись, так того и сделали крестным отцом.