— А что делать?

— Идем к нам!.. Тут ближе и дорога безопаснее…

— Молодец поповна! — воскликнула Маруся. — Идем к вам!.. У бургомистра искать никто не станет!.. Только знаешь, что: я пойду вперед одна — тут может оказаться патруль, я ему заговорю зубы, а вы тем временем пройдете…

Так и пошли: Маруся впереди, Лена и закутанная Евдокия Николаевна метров тридцать сзади.

Предосторожность оказалась ненапрасной.

— Хальт! — послышался резкий окрик часового.

Маруся смело пошла к нему навстречу; Лена остановилась у стены погорелого каменного дома и прижала к углу свою спутницу.

До них долетел звонкий голос Маруси, которая объясняла немцу, что она работает в Крайсландвирте, что сегодня ей приказано явиться на работу рано-рано, как только взойдет солнце…

Часовой улыбнулся и закивал головой: он узнал веселую переводчицу из Крайсландвирта.

Он отпустил несколько тяжеловесных, чисто немецких острот, Маруся звонко рассмеялась, и они оба пошли рядом посередине улицы, оживленно разговаривая.

А тем временем Лена за их спиной быстро перевела свою спутницу через эту самую улицу и свернула в переулок; здесь не было никаких охраняемых объектов, и встреча с немцами была маловероятна.

Когда они были уже почти у дома, Евдокия Николаевна спросила взволнованным голосом:

— А что с ней, с Марусей? Куда ее этот немец повел? Неужели ее арестовали из-за меня?…

Лена удивилась, потом рассмеялась.

— Арестовали? Марусю? И не думали!.. Вероятно, еще не родился такой немец, который арестовал бы Марусю! Просто она ему сказала, что идет в Крайсландвирт, и ей пришлось волей-неволей идти по направлению к Крайсландвирту.

— Что это значит «Крайсландвирт»?

— Это очень симпатичное учреждение, самое мирное… Попросту управление сельским хозяйством, вроде райзо… Маруся там работает, и я тоже…

Евдокия Николаевна отшатнулась.

— Вы работаете у немцев?!

— Ну, да!

— Что же они там заставляют вас делать?

— Почему «заставляют»? Я работаю агрономом, как и до войны… Но идемте быстрее, не останавливайтесь!.. А то люди уже просыпаются… Не следует, чтобы вас кто-нибудь видел!..

Солнце уже взошло. На улицах людей еще не было, но гарантии, что их никто не видел из окошка, тоже не было.

— Кто это? — Козловская испуганно схватила Лену за руку.

На крыльце дома, к которому они подходили, на фоне зеленого куста сирени выделялась высокая фигура человека…

— Это хозяин этого дома и хозяин города Липни!.. К тому же, по-моему, он ваш хороший знакомый?

— Николай Сергеевич Венецкий!

— Он самый! — подтвердил «хозяин города Липни». — Здравствуйте, Евдокия Николаевна!

Он пропустил их в дом, а сам задержался на крыльце, чтобы не мешать женщинам.

Лена помогла Евдокии Николаевне умыться, перевязать и подлечить все, что болело после «допроса с пристрастием», и более основательно переодеться в чистое.

Псоле этого они обе поднялись на чердак, и там в углу под крышей Лена устроила постель для своей гостьи.

— Ложитесь и отдыхайте! В доме бургомистра вряд ли станут вас искать, но старайтесь, конечно, сидеть тихо!.. Нам пора идти на работу, так что все разговоры будут вечером!

Лена принесла на чердак хлеба и молока, слезла вниз, закрыла люк, приняла подставную лестницу и вынесла ее во двор.

Евдокия Николаевна осталась одна на чердаке.

Она тяжело опустилась на матрас, накрылась одеялом. В первый раз после ареста, допросов с угрозами и побоями, мучительного ожидания своей дальнейшей участи в темном и сыром подвале, она, наконец, почувствовала себя в относительной безопасности.

Наступила реакция. Эта сильная духом женщина, гордо и смело державшая себя на допросах, не проронившая перед врагами ни единой слезинки, теперь, в одиночестве, когда ее никто не видел, долго плакала, уткнувшись в подушку и сама не заметила, как заснула.

Проснулась она уже после полудня; прислушалась — все было тихо; сквозь щели играли солнечные лучи, деловито прял свою паутину паук…

Слезть с чердака она не могла, так как лестница была убрана, посмотреть в окно ей тоже не удалось, оно было забито досками.

Евдокия Николаевна лежала и думала.

Ей вспоминались все подробности неожиданного освобождения, и в душу ей начали закрадываться невольные сомнения.

Она видела трех человек, принимавших участие в этом деле; все трое — Елена Соловьева, Маруся Макова и Николай Венецкий — были ей знакомы еще в довоенное время; за всех троих она могла бы тогда поручиться, что они настоящие советские люди, хорошие, честные и неспособные на подлость…

Она всегда несколько идеализировала людей, меряя их на свой аршин, но война заставила ее о многом и о многих изменить свое мнение.

В партизанские лесные лагеря, где люди жили по советским законам и меряли жизнь советской меркой, доходили сведения о том, что некоторые советские граждане теперь работают у немцев. В психологии Евдокии Николаевны, страстной, убежденной коммунистки, не укладывалась сама возможность совместной работы с врагами и фашистами, и она с болью и скорбью вычеркнула этих людей из своего сердца: они были предатели, изменники родины, они работали на врагов.

Она знала, и Лена сегодня подтвердила это, что Венецкий — бургомистр Липни; сегодня она узнала, что сама Лена работает агрономом, и особенно ею любимая Маруся Макова тоже работает в немецком учреждении.

И эти самые люди, сотрудники врагов, с риском для собственной жизни, освободили ее, попросту выкрали из тюрьмы под самым носом у немцев!..

Почему они это сделали? Что их заствило?…

Мелькнула страшная догадка: вдруг это провокация, чтоб выпытать у нее те сведения о партизанах, об их местопребывании, количестве, вооружении, намерениях, — сведения, которых безуспешно добивались от нее и жандармский хауптман, и его переводчик, и шеф-полицай Лисенков!..

Может быть, это освобождение, через лазейку под фундаментом, было заранее согласовано с немцами, потому они и не помешали?…

При этой мысли ей стало холодно, и больно, и гадко… Нет, этого не может быть!.. Это уж слишком подло!..

А что если?…

Если они — наши, если они связаны с партизанами и работают для общего дела, а их служба в немецких учреждениях — только маскировка для отвода глаз?

Ее сердце, только что больно-больно сжимавшееся при мысли о подлости провокаторов, при новой догадке переполнилось радостью. Она вскочила с постели, начала ходить по чердаку взад и вперед, даже запела, но, вспомнив о конспирации, поспешно замолчала и притихла.