– Кто посмеет усомниться в профессионализме палачей из гестапо? Господин группенфюрер, давайте не омрачать свою жизнь предчувствиями, а лучше обратимся к моменту истины. Вы пришли сюда, чтобы дать мне важный совет: застрелиться, не утруждая ваших берлинских коллег протоколами, допросами и пытками?

– Я пришел сюда только для того, чтобы заявить, что не собираюсь давать вам решительно никаких советов, – медленно, монотонно просветил Штюльпнагеля группенфюрер СС. – Даже бежать к англичанам или американцам – и то я бы вам не советовал. Поскольку, и те и другие с величайшей радостью передадут вас трибуналу генерала де Голля или еще кого-то из вождей французского Сопротивления. И тогда уж вы будете завидовать черной завистью тем, кого пытают в камерах гестапо. Станете отрицать?

– Ради такого совета тратить время на поездку сюда действительно не стоило – тут я с вами согласен.

– Но в то же время, – продолжил изложение своих философских казусов Оберг, – я не стану советовать вам не ехать в Берлин. Хотя, казалось бы, совершенно не в моих интересах, чтобы о случившемся здесь в ночь с двадцатого на двадцать первое июля высшее командование СС могло судить, исходя из вашей версии. Согласно которой парижское гестапо, СД и полиция – не что иное, как стадо баранов, давшее загнать себя под нож без единого выстрела. То есть, что мы с досточтимым доктором философии Гельмутом Кнохеном – двое идиотов, не способных учуять у себя под носом огромную организацию заговорщиков. Правда, Кнохен относится к этому более философски – на то он и доктор философии. В то время как я, подобно вам, чту философию приказа.

– Я понял вас, господин Оберг, вы пришли сюда, чтобы решительно «не советовать» мне застрелиться, не выходя из своей квартиры. Ну еще разве что в служебном кабинете. Ради поддержания традиции.

– Можно устроить и так, что вы погибнете геройской смертью – от пули бойца Сопротивления. Вот увидите, среди ваших единомышленников немало найдется таких, кто предпочтет погибнуть на передовой, от пуль партизан, англичан или, в худшем случае, в автокатастрофе…

– Это их дело, – жестко ответил Штюльпнагель, отлично понимая, что Оберга больше интересуют не его спасение или смерть, а его молчание.

– …Значит, у вас уже существует своя версия событий двадцатого июля? Я верно понял вас, группенфюрер?

– Абсолютно верно.

– Так изложите ее. Так, для общей ориентации.

– Она не будет слишком жестокой по отношению к вам, человеку, столько сделавшему для того, чтобы в нашем губернаторстве во Франции был установлен настоящий арийский порядок, – поднялся Оберг, давая понять, что настало время откланяться. – Это все, что я могу обещать вам, кроме уже ранее данного мною обещания – не прибегать ни к каким советам, – то ли передумал группенфюрер, то ли просто не готов был к изложению своей, особой версии.

Оберг уже направился к двери, когда вновь, словно бомба под столом фюрера, взорвался неестественно громкой трелью телефон. Предчувствуя, что должно произойти что-то любопытное, группенфюрер остановился за прикрытой дверью.

– Что? – услышал он раздраженный голос Штюльпнагеля. – Вызов из Берлина? Отбыть сегодня же? – генерал стоял спиной к Обергу и решил, что тот уже вышел. – Подпись Кейтеля? Нет, Гиммлера? Понятно, Хуберт, понятно. Что ж, вызов есть вызов… Позаботьтесь о машине.

Штюльпнагель положил трубку и оглянулся. Заметив это, группенфюрер громко, вызывающе расхохотался и только тогда хлопнул дверью.

Штюльпнагель в последний раз взглянул на отель «Мажестик», в котором располагался штаб Верховного командования германскими войсками во Франции, и, прежде чем сесть в свой «опель-адмирал», решил пройти два квартала по авеню Клебер.

– Может, мне все же стоит отправиться вместе с вами, господин генерал? – тушуясь, предложил шедший вслед за ним адъютант, увидев, что машина обогнала их и остановилась шагах в десяти. – Так или иначе вам понадобится охрана.

– Она уже не понадобится мне, полковник.

– В любом случае я оказался бы полезен вам в Берлине.

– Вряд ли.

– К тому же, честно говоря, мне просто страшно оставаться здесь без вас.

– Это звучит более убедительно, чем все предыдущие аргументы.

Полковник взглянул на него с надеждой. Ему показалось, что генерал все же решился взять его с собой. И был удивлен, когда фон Штюльпнагель неожиданно заявил:

– Возвращайтесь-ка, полковник, в штаб и, если хотите, делайте вид, будто ждете моего возвращения. Какое-то время вам это будет удаваться. Хотя на самом деле не ждите.

– Вы считаете, господин генерал, что в Берлине вас могут?..

– В любом случае в вашем распоряжении окажется несколько часов. Как распорядиться этим временем – решать только вам одному. Но учтите: через несколько часов за вами могут прийти, как пришли за моим бывшим адъютантом – подполковником Гофакером.

– В таком случае мы должны направляться не в сторону Берлина, а в сторону Нормандии. Только там мы еще можем спастись.

Штюльпнагель одарил своего адъютанта снисходительно-сочувственным взглядом, первым отдал честь и неуклюже, словно новобранец, повернувшись, пошел к открытой водителем дверце.

Он уже не видел, с какой отчаянной ненавистью смотрел ему вслед адъютант. Так могут смотреть только тяжелораненые, видя, как товарищи убегают, оставляя их на поле боя, врагам на растерзание.

– Будьте вы прокляты за то, что втянули нас в эту авантюру! – вдруг метнул он в спину генералу, не сразу сообразив, что произносит эти слова вслух. – Конечно же, вы побежите не в сторону Рейна, а в сторону побережья. А что делать всем нам? Под гильотину?

Штюльпнагель никак не отреагировал на это проклятие, хотя конечно же, расслышал его.

«Сколько людей проклинает сейчас меня по всей оккупированной зоне Франции! – с горечью подумал он, закрывая дверцу и приказывая водителю двигаться в сторону городка Мо, что к северо-востоку от Парижа. – Сколько судеб, сколько блистательных карьер рушится сегодня под подобные проклятия людей, убежденных, что Штюльпнагель, конечно же, спасется. Он такой исход предвидел».

Пока водитель петлял по узким улочкам французской столицы, генерал внимательно наблюдал, не приставил ли к нему группенфюрер Оберг хвост. И с удивлением открыл для себя, что никакой слежки нет.

«Да они уже просто-напросто не принимают тебя в расчет! – гневно швырнул он себе в лицо. – Как пленного, бредущего в тыл врага с высоко поднятыми руками. Ты сдался еще вчера, еще ночью. Вместо того, чтобы рискнуть, ответить на ультиматум адмирала Кранке таким же ультиматумом и ввести в игру еще несколько частей, находящихся в окрестностях Парижа, ты трусливо выполнил все, чего, от тебя потребовали. Так что прими эти проклятия как приговор всех, остающихся на этой земле».

На выезде из Мо мотор внезапно заглох. Водитель опасливо взглянул на генерала, вышел из машины и принялся выяснять, что там с ним произошло.