– Наконец-то! – закричал Лео. – О Небо, наконец-то! – Он упал и зарылся лицом в снег, точно опасался, что я могу прочесть в его чертах что-то такое, чего даже я не должен видеть.

Я не пытался его поднять, хорошо понимая, что творится у него в душе, ибо то же самое творилось и в моей. Я подошел к бедному яку, который, понятно, не разделял нашего ликования, а только мычал и поводил голодными глазами, и навалил на него меховые одеяла и кожухи. Потом я положил руку на плечо Лео и сказал как можно более спокойным тоном:

– Если там живут люди, мы найдем и пищу и кров, а то уже опять разыгрывается метель.

Не говоря ни слова, он встал, стряхнул снег с бороды и одежды, подошел, и мы вдвоем принялись поднимать яка на ноги: бедное животное совсем закоченело и так ослабло, что не могло обойтись без нашей помощи. Исподволь взглянув на Лео, я увидел на его лице странно блаженное выражение: как будто бы на него снизошел великий покой.

Таща за собой яка, мы кое-как вскарабкались по снежному склону на плато, где стоял монастырь. Кругом ни души, на снегу – никаких следов. Может быть, эти развалины давно уже покинуты людьми? На нашем пути попадалось немало таких: в этом древнем краю сохранилось еще много монастырей, которые служили пристанищами для людей по-своему ученых и благочестивых, но жили они и умерли за сотни, а то и за тысячи лет до нас, задолго до появления западной цивилизации.

При мысли о том, что там никого нет, сердце у меня упало, а голодный желудок болезненно заныл; я еще раз пристально посмотрел на монастырь, и тут вдруг, к моей величайшей радости, из его трубы выплыл голубой завиток дыма. Храм, видимо, помещался в самом центре монастыря; вблизи же от нас я увидел небольшую дверь – из трубы над ней и поднимался дымок. Я постучал и крикнул:

– Откройте, откройте, святые ламы. Окажите гостеприимство странникам.

Изнутри послышалось шарканье ног, заскрипели петли, и дверь отворилась; наружу выглянул дряхлый старик в рваной желтой рясе.

– Кто вы такие? Кто? – вопрошал он, щуря глаза под роговыми очками. – Почему тревожите наше уединение, уединение святых лам из Горного монастыря?

– О святой человек, мы странники, которые пресытились уединением, – отвечал я ему на местном наречии, хорошо мне знакомом, – голодные странники, взывающие к вашему гостеприимству; канон запрещает вам отказывать в подобной просьбе.

Он долго таращил на нас глаза из-под роговых очков, не в силах понять по нашим лицам, кто мы, затем перевел взгляд на наши одежды, такие же драные и почти такого же покроя, как и его собственные. То были типичные одежды тибетских монахов, включая стеганые юбки и накидки, похожие на арабские бурнусы. Нам пришлось их надеть за отсутствием каких-либо других. К тому же они защищали нас от сурового климата и ограждали бы от праздного любопытства, окажись рядом хоть кто-нибудь, кто мог бы его проявить.

– Вы ламы? – с сомнением спросил он. – Если да, то из какого монастыря?

– Да, ламы, – ответил я, – из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты.

Мои слова, видимо, позабавили его, он хихикнул, но тут же, покачав головой, сказал:

– Устав запрещает принимать странников, если они другой веры, а я вижу, вы иноверцы.

– Но, святой кубилган. – (Так титулуют настоятелей.) – Учение еще более строго запрещает отказывать голодным путникам в еде. – И я процитировал хорошо известное речение Будды, подходящее как раз к этому случаю.

– Я вижу, вы изучали священные книги. – На его сморщенном желтом личике выразилось изумление. – А таким мы обязаны оказывать гостеприимство. Заходите же, братья из монастыря, называемого Миром… Но погодите, ваш як тоже нуждается в нашем гостеприимстве. – Он повернулся и ударил в гонг или колокол, висящий за дверью.

Появился второй монах с еще более морщинистым лицом, по всем признакам еще более дряхлый, и, раскрыв рот, уставился на нас.

– Брат, – сказал настоятель, – закрой свой большой рот: не ровен час, в него залетит злой дух; уведи этого бедного яка, покорми его вместе с нашей скотиной.

Мы расстегнули ремни и сняли наши пожитки со спины яка, и старик с пышным титулом «Хранитель стад» увел его прочь.

Уходил як неохотно, упираясь: наш верный друг явно не хотел расставаться с нами и не доверял своему новому сопровождающему; после того как животное увели, настоятель Куен – так его звали – пригласил нас в келью, которая служила и трапезной, здесь мы нашли остальных монахов, всего их было около двенадцати – они грелись вокруг пылающего очага, дым от которого мы и видели, а один тем временем готовил завтрак.

Все они были старики, не моложе шестидесяти пяти. Нас торжественно представили как «братьев из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты», – настоятель Куен все никак не хотел расстаться с этой шуточкой.

Они не сводили с нас глаз, потирали худые руки, кланялись, осыпали нас благопожеланиями и были в явном восторге от нашего прибытия. В этом нет, разумеется, ничего странного, поскольку в течение четырех долгих лет они не видели ни одного нового лица.

Не ограничиваясь добрыми словами, они окружили нас заботой: одни принялись греть воду, чтобы мы могли помыться, двое других пошли готовить для нас келью, третьи стащили с нас верхние одежды и унты и принесли взамен домашние туфли. Затем нас отвели в келью для гостей, пребывать в которой считалось «благоприятным», потому что некогда там спал знаменитый святой. Здесь был разведен огонь, и нам – о чудо из чудес – принесли чистые одежды, даже нижнее белье, все – старое, выцветшее, но вполне добротное.

Мы выкупались – да, целиком выкупались – и оделись во все чистое, хотя одежда, принесенная для Лео, оказалась ему маловатой; затем ударили в небольшой колокол, который висел в комнате, – тут же появился монах и отвел нас в трапезную. Еда состояла из каши, разбавленной свежим молоком, поданным «Хранителем стад», сушеной озерной рыбы и чая с маслом – последние два лакомства исключительно в нашу честь. Никогда еще еда не казалась нам столь вкусной, и, могу добавить, никогда еще мы не наедались до такой сытости. В конце концов мне даже пришлось остановить Лео, ибо я увидел, что монахи смотрят на него широко раскрытыми глазами, а старый настоятель тихонько посмеивается.

– Видимо, братья из монастыря, называемого Миром, перенесли очень уж долгий пост, – сказал он, на что другой монах – этого титуловали «Хранителем еды» – обеспокоенно заметил, что, если мы будем поглощать пищу в таких количествах, их запасов вряд ли хватит до конца зимы. Поэтому мы прекратили есть «с легким чувством недоедания», как предписывает одна из книг по этикету, прочитанная мной еще в юношестве, и приятно поразили своих хозяев, прочитав нараспев длинную буддийскую благодарственную молитву.

– Их стопы уже вступили на Путь. Их стопы уже вступили на Путь, – восклицали монахи в изумлении.

– Да, – ответил Лео, – вот уже шестнадцать лет, как в нашем нынешнем воплощении мы вступили на Путь. Но мы делаем лишь первые шаги, ибо, как вы знаете, святые братья, Путь высок, точно звездное небо, широк, точно океан, и длинен, точно пустыня. Нам было внушено в чудесном сне найти вас, самых благочестивых, святых и ученых лам в этих краях, чтобы вы стали нашими наставниками на Пути.