– Все было, – вздохнула Танюшка. – Колхоз был, ферма была. Я это помню! Ходила с бабушкой туда, на ферму. Мне интересно было – ребенок!

Уже разъехались дачники, и единственных коренных жителей Масолова, бабку и деда Кудрявцевых, дети увезли зимовать во Владимир. Мы с Танюшиной семьей оставались одни. Но и они собирались в поселок, домой. Танюшка упаковывала в ящики банки с грибами и вареньем, огурцами и овощами. В мешках уже была сложена картошка – я помогал ей затаскивать ее в погреб.

А однажды утром я сел за компьютер. Перечитал все то, что написал ранее. И все безжалостно стер. Я видел перед собой чистый белый лист и не боялся его!

Голова моя была свежа и чиста. Собравшись с мыслями, я начал писать. Я печатал быстро, потому что рука опережала мысли – стройные и ловкие, именно те, которых я так долго ждал. Я чувствовал, как меня заливает и наполняет радость, когда мои пальцы бегут по клавиатуре. Я боялся что-то забыть, потерять, упустить, пропустить, так нравилось мне то, что приходило мне в голову. Я не смотрел на часы, лишь иногда вставал, чтобы размять спину и затекшие ноги.

Чтобы не потревожить меня, тихо и осторожно в дом заходила Танюша – ставила передо мной стакан чаю и бутерброд. Я благодарно кивал, и она исчезала сразу, как привидение.

Работал я допоздна. Вставал рано и сразу шел на прогулку. Утром уже было прохладно и даже зябко. Я замерзал и ускорял шаг. После прогулки возвращался домой, затапливал печь, грел себе чай, брал хлеб с чем придется и садился работать.

Я так торопился открыть компьютер, что у меня от нетерпения подрагивали руки. Я пробегал глазами вчерашний текст, и меня снова, до озноба, охватывала тихая радость. Ночью я караулил рассвет, чтобы скорее начать работать. Кажется, так мне никогда не писалось.

Ах, какое же это было удовольствие! Я работал так вдохновенно, так рьяно и увлеченно, так окрыленно, что останавливался только тогда, когда начинали слезиться глаза. Впервые за многие годы я был доволен собой. Нет, не так – я был горд за себя. И снова не так – я был счастлив.

Сюжет и фабула романа возникли спонтанно, вдруг. Обычно я продумывал канву будущей книги задолго и до мелочей. Я тщательно расписывал повороты сюжета, представлял своих героев так подробно, что мне начинало казаться, будто я их давно знаю.

В процессе работы я мог кое-что изменить – так часто бывало. Но все-таки основной сюжет, фабула и развязка, как правило, совпадали с ранее написанным синопсисом.

А здесь я писал наотмашь, наобум, совершенно не предполагая, что будет завтра. С каждым днем меня переполняли новые идеи, новые замыслы, образы и задумки, которые отлично вписывались, гармонично переплетаясь с предыдущим текстом. Я боялся потерять то, что придумывалось ночью, и вскакивал, чтобы записать фразу или абзац.

Я работал так упоенно, так вдохновленно, что боялся того дня, когда закончу роман и поставлю последнюю точку. И еще – я боялся перечитывать его. Боялся понять, что ошибался, все снова плохо и мои восторги – бред воспаленной фантазии.

О чем я писал? Я писал о женщине. О женщине с большой буквы, писал так, как я ее представлял. Я писал о той, о которой, оказывается, мечтал. О которой мечтает каждый мужчина. О той, которая, увы, мне так и не встретилась.

Нет, это был не призрачный фантом, плод воспаленной фантазии неудачника, совсем нет! Это была – я уверен! – вполне земная, живая женщина, со своими проблемами, тревогами, бедами. Женщина, которая страдала, совершала ошибки, каялась и оправдывала себя. Носила в себе подолгу обиды, распаляя себя все сильней. Женщина, которая, несмотря ни на что, шла по жизни с гордо поднятой головой, вопреки, наперекор, упрямо веря в свою удачу. Нет, она не была самоуверенной, нет. Скорее всего – она была даже трусихой. Она многого боялась, но не шла на компромиссы во имя покоя и сытой жизни. Умная, тонкая, ранимая, готовая сдвинуть горы своими тонкими руками, пройти сквозь дремучий и темный лес, конечно, дрожа от страха. В ней сочетались, казалось бы, несочетаемые, невозможные вещи – смелость и страх. Она могла заплакать от ерунды, от грубого хамского слова в автобусе, от стрелки на колготках, от того, что у нее перед носом схватили последний сегодняшний тортик – а так хотелось! Но могла броситься на хулигана, обидевшего старуху или дитя. Броситься в ту же секунду, не думая о последствиях. Она была в меру цинична и саркастична, но на ночь читала стихи Ахматовой и Пастернака, мечтая о вечной любви. Она казалась сильной, непробиваемой, зашитой в свинцовую броню – потому что отвечала за многих, за все. А тот, кто отвечает, всегда могуч и устойчив. Но в душе она по-прежнему оставалась все той же девочкой с венком из ромашек на русой голове, лежащей в траве, жмурящейся от солнца, мечтающей об алых парусах, хотя и понимая, что шелк их давно истлел.

Я писал о той женщине, которой достойны лучшие мужчины на свете – если такие есть. О своих собратьях, увы, я был далеко не самого высокого мнения. А вот женщины… С годами пришлось признать: эти «слабые» создания были куда сильнее, мужественнее, смелее, отчаяннее нас. А уж я-то… Я точно был в самом хвосте. Мне казалось – нет, я был уверен! – что она, моя женщина, получилась живой. Мне хотелось бы, чтобы мой читатель увидел ее моими глазами – среднего роста, русоволосую, сероглазую, с прекрасным, пусть и не ярким лицом и редкими, бледными конопушками на мило вздернутом носу.

Она умела быть вызывающе яркой, приложив небольшие усилия: всего-то макияж и одежда. И она начинала сверкать как хрусталь «баккара», ее красота сбивала с ног, вызывая яростную, неприкрытую зависть у женщин и неистовый, иступленный восторг у мужчин. Но мужчина, которого она выбрала, точно знал: все это для него одного. И он задыхался от гордости за свою женщину. Она умела быть почти незаметной, блеклой, даже тусклой, неприметной в своем скромном домашнем халатике и стареньких тапочках. Такой она тоже была для него. Для него одного – единственного любимого.

Она могла и умела воевать до победного, дойти до края, пройти через стены и – смиренно уснуть, как наплакавшийся ребенок, положив голову ему на колени, смешно, по-детски причмокивая и чуть-чуть, еле-еле, почти незаметно, тревожно постанывая во сне.

Она умела быть невыносимо нежной и смущаться от пустяка, вроде букета цветов в будний день или банальной шоколадки. Могла рьяно отстаивать свое мнение, рубить правду-матку, выложить начистоту, а потом, хлопнув дверью, уйти в никуда.

Она умела стесняться. Кажется, таких людей не осталось. Она могла биться за других, за обиженных и слабых, а вот просить за себя не умела.

Ее долго и жестко испытывала беспощадная жизнь – отнимала, обманывала, лишала иллюзий, пинала в спину, дразнила и обещала. Но растереть ее, как ночного мотылька, между пальцами не удалось.

С годами она научилась отвечать, и окружающим могло показаться, что она – бой-баба. Но в душе она оставалась все той же школьницей, восьмиклассницей, все той же нежной и наивной мечтательницей, упрямо верящей в счастливую судьбу, шепчущей перед сном печальные и светлые стихи о любви, несмотря на все то, что ей пришлось испытать. Несмотря на обман и предательство, коего выпало сверх меры.