— Я так и думала, что встречу вас здесь! — Если в ее приветствии и чувствовалось легкое смущение, то оно было куда менее заметно, чем ее жизнерадостный, оживленный тон, столь необычный для этой всегда сдержанной женщины; Она улыбнулась. — Не смотрите на меня с таким удивлением. Каролина сказала мне, что вы на озере. Вот я и решила попытать счастья: а вдруг встречу вас.

Они пошли рядом. Вставал легкий туман — испарения земли и опавших листьев, к которым примешивался слабый запах горящего где-то костра — тонкий, пьянящий аромат, само дыхание сассекского леса.

— Чудесный сегодня был день, правда?

— Изумительный, — согласился он. — Только уж очень рано начало темнеть.

— Вы работали?

— Да… понимаете, не могу удержаться.

— Так ведь в этом ваше призвание, — горячо сказала она. — Кто же может винить вас за то, что вы вкладываете в любимое дело всего себя?

Он молчал, и она продолжала все с тем же воодушевлением:

— Нам так мало удалось поговорить тогда. Но теперь мы с вами соседи. Вы рады, что вернулись домой?

Он кивнул.

— Когда возвращаешься на родину после нескольких лет, проведенных на чужбине, Англия кажется такой прекрасной, что в нее нельзя не влюбиться.

Она метнула на него быстрый взгляд, но ничего не смогла прочесть на его лице. Оба немного помолчали.

— И вы можете здесь писать?

— Писать где угодно могу. Пожалуй, в Англии — лучше, чем где-либо. Ведь это только молодежь полагает, будто творить можно лишь за границей. А крупные художники-импрессионисты писали у себя на заднем дворе.

— Ну, а это — ваш задний двор, Стефен.

Он мрачно усмехнулся.

— Я бы не сказал, что я здесь persona grata.[60]Вы и сами, наверно, слышали обо мне кучу всяких пересудов… и сплетен!

— Я не прислушивалась. Право же, Стилуотер был бы для вас настоящим… настоящим раем.

— Неужели вы думаете, что меня можно снова загнать в эту овчарню? — Несмотря на всю сдержанность, в голосе его звучали жесткие нотки. — Слишком я далек от верований и — благодарение богу! — предрассудков моего класса. Я не из тех, кто создан жить на проценты с капитала и быть столпом общества. Нет, я для всех здесь — белая ворона и не приживусь уже в этих местах.

Он искоса взглянул на нее, и что-то в выражении его глаз больно задело ее, вызвало желание переубедить его.

— По-моему, вы ошибаетесь, Стефен. Сначала жизнь здесь и может показаться вам трудной. Но если вы останетесь, кто знает: а вдруг все так обернется, что вы сами поймете…

Внезапно она оборвала себя на полуслове, так и не досказав своей мысли. Оба долго молчали.

В тот день, когда Клэр встретилась со Стефеном на выставке, она на обратном пути, в поезде, вспомнила вдруг о Мемориальном зале. Вот уже несколько лет приходский совет собора в соседнем городке Чарминстере собирал деньги на сооружение зала, которым могли бы пользоваться многочисленные церковные общины и духовные комиссии и который в то же время мог бы служить библиотекой и читальней для прихожан. Осуществлению этого плана, естественно, помешала война, а после нее изменился и замысел, приобретя более грандиозный характер. По всей стране, как грибы, вырастали памятники и монументы. И вот решено было превратить будущий зал в своеобразный памятник, который будет служить не только упомянутым выше практическим целям, но и, напоминая о войне, способствовать прославлению мира. Итак, было спроектировано красивое каменное здание в готическом стиле. Через год здание было построено, и на последнем заседании комиссии обсуждался вопрос о внутренней отделке зала. Поскольку настоятель собора высказался против мозаики и витражей, считая, что здесь нужно что-то более возвышенное, подумали о том, не расписать ли стены. Однако архитектор не советовал этого делать на том основании, что дрань и штукатурка внутренних стен не те, какие требуются, чтобы удержать надолго краску, и потому было единогласно решено заказать несколько панно, писанных на холсте маслом, вставить их в рамы из сассекского дуба и повесить на пяти главных простенках. Перебрали фамилии разных художников, но в этой области никто толком не разбирался, а потому ни к какому решению так и не пришли.

Все это Клэр знала не только потому, что ее мать, близкий друг настоятеля собора, вложила немалую сумму в строительство зала, но и благодаря своей личной дружбе с двумя членами комиссии и сейчас, подумав о том, что она может повлиять на выбор художника, была почти уверена в успехе. Вернувшись домой, Клэр так горячо взялась за дело, что это на секунду заставило ее насторожиться и даже встревожиться, но она поспешно отбросила от себя все смущающие мысли и осталась глуха к слабому голосу благоразумия. Разве она не примерная жена и мать, прочно привязанная к семье, вполне степенная замужняя женщина? Во всем этом деле она лично никак не заинтересована: ведь она питает к Стефену чисто сестринские чувства. Итак, успокоившись и подкрепив свое решение этими доводами, Клэр на следующий же день отправилась на машине в Чарминстер.

Настоятель собора, большой знаток санскрита, был человек весьма преклонного возраста, согбенный и высохший; возрастающая глухота и хронический артрит вынуждали его вести замкнутый образ жизни и выполнять лишь самые необходимые обязанности — недаром последнее время стали упорно поговаривать, что он скоро уйдет на покой. Но достаточно было Клэр назвать свое имя, чтобы ее тотчас пропустили к нему, хотя в эти дневные часы он обычно отдыхал. Настоятель тепло встретил ее и, приложив к уху руку трубочкой, выслушал ее предложение, которое она постаралась изложить подипломатичнее. Возможно, имя Стефена, хоть он и плохо его расслышал, всколыхнуло в душе настоятеля какие-то смутные воспоминания, пробудило слабое эхо сомнений, но старческое благодушие и желание поскорее вернуться к прерванному сну взяли верх. Быть может, молодой человек и провинился в чем-то перед церковью, но он явно талантлив: совсем недавно в Лондоне была его выставка, и к тому же нельзя не принять во внимание, что он из церковной среды. Достопочтенный Бертрам, как и он, окончил колледж св. Троицы, это отличный археолог и достойный служитель на ниве божьей — правда, последнее время ему что-то не везет в делах. И потом, кто же мог предложить лучшего кандидата, чем дочь леди Броутон? Настоятель похлопал ее по руке и обещал поговорить с председателем комиссии.

Выйдя от настоятеля, Клэр как раз и направилась к председателю комиссии контр-адмиралу в отставке Реджинальду Трингу, который жил на окраине города в большой, крытой красной черепицей вилле «Воронье гнездо». Реджи был дома и несказанно обрадовался Клэр: его голубые глазки заискрились, плешь заблестела, — словом, весь облик этого низкорослого крепыша с красным обветренным лицом излучал крайнее радушие; он суетливо провел Клэр в библиотеку, где в камине горел огонь, и настоял на том, чтобы она выпила с ним чаю.

Во всей округе не было человека более сердечного, более веселого и общительного, чем Реджи Тринг. Член доброй полудюжины разных комиссий, он всегда стоял на стороне справедливости и преданно служил церкви, государству и местному крикетному клубу. Несмотря на свои шестьдесят лет, контр-адмирал обладал поистине неиссякаемой энергией. Нечего и говорить, что он был рьяным спортсменом, играл в гольф и теннис, танцевал, охотился, удил рыбу, в соответствующее время года катался на коньках и, поскольку, к его великому огорчению, скромные средства — а у него была всего лишь пенсия — не позволяли ему держать лошадь для охоты, неутомимо ходил с собаками пешком по горам и долам, делая по много миль в любую погоду.