ДА, И ЗАТКНИСЬ, ПОКА Я НЕ ОТКРУТИЛ ТВОЮ ПОПУГАЙСКУЮ ГОЛОВУ.

Прибираюсь у себя на столе. Мистер Убю останавливается рядом со мной и, прежде чем бегом вернуться в сортир, успевает сказать.

— Это все ваши фокусы, не правда ли, Кристиан, но имейте в виду, подобным образом вы решительно ничего не добьетесь.

Выпала мне и радостная минута, как-то под вечер отправился посмотреть, нет ли писем, и мельком увидал Толстолицего, сворачивавшего за угол моего квартала. Все время, пока меня здесь не было, я скучал по нему. Правда, в восточной части парка у него появился конкурент. Лысый мужчина, приплясывающий с плакатиком у ступеней, ведущих с Пятой авеню к зоосаду.

Я ВЕДУЩИЙ ЭКСПЕРТ МИРА ПО КОРМЯЩЕЙ МАДОННЕ

Снова повстречал Толстолицего. Прогуливаясь по Колумбус-авеню. В попытках истратить как можно больше времени, принадлежащего империи Мотта. На ознакомление с безумной архитектурой этого города. И вдруг нате вам, стоит себе перед матрасным магазином и держит белый плакат, на котором написано крупными красными буквами.

БОЛЬШЕ НЕ БУДЬ ТАКИМ ПРИВЕРЕДОЙ

Долго приглядывался к Фанни, всю ночь пролежавшей без сна. Спросил, о чем она думает. Сказала, что думает о времени, когда работала в химчистке. Целый день на тебя через прилавок обрушиваются груды испакощенной одежды. Самая грязная работа на свете. Иисусе, какая это была грязища. У меня руки почернели. На заре она все же заснула. Старается не спускать с меня глаз. А когда у меня не встает. Она сжимает твердые беленькие кулачки и потрясает ими у висков.

— Ты не любишь меня, не любишь.

Попытался выбраться из постели. Выскользнул из-под простыни. После того, как мы оба продрыхли за полдень. Удивительно, что за хреновина творится с женщинами в этой стране. Протянул руку, желая в виде утешения погладить ее по груди.

— Убери от меня свои поганые лапы, раз ты собираешься целый день проваландаться в этом чертовом Бруклине.

— В Форест-Хиллс.

— Какая разница. Одна выгребная яма стоит другой. Бруклин, Кэнерси, Элмхерст, везде одни и те же олухи с миленькими женушками, которые похлопывают малюток по присыпанным тальком задницам.

— В Куинсе имеется несколько привилегированных жилых районов.

— Куча говна там имеется.

— Я думал, тебе понравился день, который мы провели в Рокавэе.

— Конечно понравился, Корнелиус, конечно. Но что ты хочешь услышать от меня, если ты во сне звал какую-то Лилию.

— Это цветок.

— И занюханное женское имя тоже. Путь тебя Глен отвезет.

— Я и подземкой доберусь.

— А откуда я буду знать, куда ты отправился.

— Куда же еще я могу отправиться. Если меня пригласил Говард Гау.

— Почему ты не бросишь эту грошовую работу, черт бы ее побрал.

— Хочу сохранить самоуважение. Кроме того, мистер Гау верит в меня.

— Самоуважение, как же. А то я не видела твоих записочек и листков, которые ты исписал сверху донизу. Притворяясь, будто лишился дара речи.

— Я вынужден это делать. Потому что они только и ждут повода уволить меня.

— Корнелиус Кристиан, кого ты пытаешься обмануть. Я могу сделать тебя богатым. Одним росчерком пера. Дать тебе все, что ты хочешь. Не будь идиотом.

— А как насчет мужиков, с которыми ты обманывала меня.

— Это так, однодневки. Им красная цена десять центов за дюжину.

— Ты им платила, что ли.

— Ну зачем ты такие гадости говоришь. Я еще в состоянии получить любого мужчину, какого захочу. И он сам мне заплатит. Сколько спрошу. Я их, если понадобится, могу вокруг экватора выстроить. И какого дьявола я вообще решила, что способна чем-то тебе помочь. Ты иногда бываешь таким мерзким мальчишкой. Брось мне сигареты. Прошлой ночью у тебя даже не встало. Я знаю, ты трахаешься с кем-то еще. Поймаю, обоих пришибу.

Как у нее водится в такие минуты, она вдруг облизывается и лицо раздвигает улыбка.

— Господи, какое удовольствие рассказывать, что я сделаю с этой лоханкой, с которой тебя застукаю. Сначала я ей сиськи винтом закручу. Потом отдавлю ей ноги. Клочьями выдеру волосы. Расцарапаю морду так, чтобы она у нее стала, как у гориллы, утиравшейся мотком колючей проволоки. Но боже мой, Корнелиус, почему все это случилось именно со мной. Неужели мне нет спасения, Корнелиус.

Фанни лежит, недвижно и молча. Посреди своего полутропического интерьера. Показала мне пачку писем, разосланных первой женой Соурпюсса. Всем ее родственникам и отцу с матерью. Во все лучшие магазины и конторы Санта-Клауса.

Дорогой Сосед или Владелец Магазина!

Мне очень жалко Вас, что Фанни Джексон, эта курва и дешевая шлюха, выросла на Вашей улице или делает покупки в Вашем магазине. Она теперь крутит с моим мужем, пытаясь выманить у него побольше денег, чтобы оплатить свои счета. И живет с ним в разных отелях. Примите мои соболезнования, что у Вас такая соседка или такая покупательница.

Поверьте мне я Ваш друг.

Облачился в костюм, оставшийся у меня от Похоронного бюро Вайна. Просторный, из легкой ткани. Во вчерашней вечерней газете написано, что такие сейчас в самой моде. Темно-зеленый вязаный галстук. Пожертвованный мне Фанни из коллекции мистера Соурпюсса. Непривычно жесткий белый воротничок и не отвечающая ему сорочка в зеленую с синей полоску. Сижу, откинувшись, в кондиционированной прохладе лимузина. Похлопывая по новенькой воловьей коже. Окошко к водителю закрыто. Глен, как всегда, перемалывает чуингам. Мча по вечерней прохладце на Флэтбуш. Через мост. Мимо угрюмых фабрик. По Бульвару Куинс. Многое множество жилых домов. Коробки одноквартирных домиков на всех поперечных улицах. В закусочную так больше и не ходил. Ограничиваясь куском пирога с черникой и стаканом молока в кафе-автомате с моего любимого холма на Пятьдесят Седьмой улице. Снова встретил мужчину, игравшего в шахматы в парке. Он послушал, как я похрустываю корочкой, и сказал.

— Знаете, сэр, над нашей страной повисла огромная масса вранья, и люди чувствуют, что это вранье, но тем не менее добавляют к нему все новое, так что всех уже накрыла гигантская ядовитая туча. В один прекрасный день она погрузнеет до того, что опустится вниз и удушит нас всех до единого.

Вот и кладбище Нью-Кэлвэри. Где в более счастливые времена люди хоронили своих мертвецов. Водружая надгробия над их упокоившимися телами. Пока оставшиеся в живых толкали и отпихивали друг друга. Сохраняя на лицах выражение, говорившее, не суйся, убьет. На прошлой неделе вышел прогуляться и подумал, какого черта, почему бы не попробовать притвориться чокнутым. Выбрав женщину потолще, бочком подбирался к ней. Прерывал ее хищническую пробежку и произносил, шепотом, с лучшим моим акцентом. Не пугайтесь, мадам, я не собираюсь грабить или насиловать вас, я хочу лишь спросить, вокруг вас, случайно, не располагается эрогенная зона. Одна улыбнулась и ответила, конечно, но красивый молодой человек вроде вас может проникнуть в нее в любую минуту. Приободренный, задал следующей даме совершенно непростительный вопрос, услышав который, она уронила покупки и завопила, призывая полицию. Внутри тебя понемногу возводится целый дом. С башенками протеста. Под каменными кровлями, сооруженными из обломков самоуважения. Посели в нем страдание. Подобное тому, с каким все эти люди смотрят на автомобиль, в котором мы едем. Через их обшарпанные кварталы. Прощай, Вудсайд. Здравствуй, Форест-Хиллс. Если бы только я мог быть сыном. Ведь существуют же дочери. Американской Революции. А не жалким приплодом, зачатым здесь, на берегу. Четой простых иммигрантов. Так и не понявших, что за чертовня их пришибла. Я же, едва начав говорить, уже пытался заработать хоть пенни у соседей, сидевших на верандах вдоль улицы. Белая кожа моей матери, когда она умерла, казалось, поголубела изнутри. И кровь побурела, подсохнув на простынях. Ни разу меня не шлепнула, не ударила. Говорила, что я тихий мальчик. А когда вторая приемная мать застала меня, дрочившим, засунув крантик в ее словарь. В надежде заляпать спермой неприличные слова. Она сказала, я тебя выдеру. Выдеру, мерзкий, маленький бандит. Это случилось еще перед тем, как я подложил дождевых червей ей в спагетти, и провертел дырку в стене ванной комнаты, желая посмотреть, как она там купается. И вытолкнул в прихожую голого братишку. Чтобы она ошалела при виде его стояка. У нее все лицо вспотело, а сама она завизжала, они это нарочно, нарочно. Господи, а то не нарочно. Хочешь поскорее узнать, какая сволота эти взрослые, стань маленьким мальчиком. И когда ты начнешь подрастать, обращаясь в миловидного юношу, все соседи немедленно притворятся, будто это не они всю твою жизнь орали на тебя и глядели зверьми, что вы, что вы, сроду такого не было. Приятно становиться все красивей и видеть, как стареют соседи, заслужившие все, что они теперь получили. И в День Независимости ударит большой колокол. Когда он звонит, каждый, еще сохранивший мужество гражданин выходит из своего дома. Самое время тогда подойти к соседу. Как дела, корешок. И врезать ему по сусалам. Во имя соседской ненависти. Во имя того, чтобы в этот день по нашим лужайкам не таскался никто нежелательный. Ни ирландская шушера, чтоб ей подтереться трилистником. Ни поляки с ихними собачонками. Ни прочая сволочь из центральной Европы, которая ссыт в кухонные раковины, прямо на немытые тарелки. Чтобы по нашим лужайкам гуляли одни только наши красиво одетые детки, воющие от испуга, глядя, как их пузатые папочки лупят друг друга по рылам.