– Пропажа… Всегда неприятно, – робко ответила Настасья.

– В ридикюле Прасковья хранила нечто важное?

Как ни старалась, Агата не могла понять, куда он клонит. Какая разница, что у барышни в ридикюле? Глупое мужское любопытство…

– Там был ключ от номера…

Несчастную пора было спасать. Тимашева еле держалась. Вот так и надейся на полицию: пришли за помощью, а получили головомойку. Можно было и не ходить… Агата взяла дело в свои руки.

– Дорогая, вспомните, кажется, я в тот день видела, как из вашего номера выходила какая-то дама… – сказала она.

– Мадемуазель Бланш, – строжайшим тоном произнес Пушкин. – В сыскной полиции вопросы задает сыскная полиция…

Агата хотела ответить так, чтобы поставить наглеца на место, но вспомнила, что еще не имеет право. Ну день или два – точно не имеет. Нельзя же ставить на место наглеца, который вчера вечером спас ей жизнь.

– Простите, господин Пушкин, что осмелилась…

– Отвечайте, мадемуазель Тимашева. Раз уж спросили…

Оставалось только удивляться ловкости сыскной полиции. Агата не удивилась. Она знала, с кем имеет дело…

– Дама… – Настасья не могла вспомнить. – Ах, это… Я была в спальне… Или в гостиной… Точно, в гостиной… Прасковья открыла и недолго разговаривала… Сказала, что дама ошиблась номером… Понятия не имею, кто это… Так что мне теперь делать, господин Пушкин? Вы объявите по Москве всеобщий розыск?

Наивность барышни была очевидна. Кто будет поднимать полицию на ноги ради пропавшей прислуги? Приставы и пальцем не пошевелят… Агата в этом не сомневалась.

– Для начала вам, мадемуазель Тимашева, следует вернуться в гостиницу и не выходить из номера, – ответил Пушкин и обратился к Агате: – А вас, мадемуазель Бланш, прошу сделать все возможное, чтобы оберегать Настасью Андреевну. Далее…

Что будет далее, Агата не узнала. В приемное отделение влетел Эфенбах и так замахал Пушкину, увлекая за собой, что отказать ему было нельзя.

5

Сердиться тетушка не умела. Что свойственно умным людям. Вместо того чтобы возмущаться, она стала думать. В сущности, мелкое событие могло оказаться не таким уж мелким. Если не сказать подозрительным. Поведение экономки, то, как она пряталась за дверь, вызывало вопросы. Даже если мадам Медгурст нездоровится, об этом можно сказать спокойно, разъяснить. Конечно, Агапа недалекого ума, простовата. Но ведь мадам Львову знает, чаем напоила. Вроде Агата Кристофоровна ничем не могла вызвать такую озлобленность. Разве только настойчивостью: в третий раз пытается познакомиться с хозяйкой. Ведь что странно: кого-то Агапа впустила в дом. Почему же ей вход был закрыт? Что она скрывает?

Снова Агату Кристофоровну посетило странное чувство, что она упускает нечто важное. Как в тот раз в доме Терновской. Так и не вспомнила, что там попалось на глаза и не давалось памяти. И сейчас она была уверена, что не поняла все причины поведения Агапы. Что вызывает еще больше подозрений в отношении тихой экономки. Так бывает с головоломками: чем проще ребус кажется, тем труднее бывает его разгадать. Ничего не придумав, а только разбередив мысли, Агата Кристофоровна вернулась в квартиру.

Гость уже разгуливал по гостиной. Вид потрепанный, но приличный. Господин Тимашев мучился последствиями роскошного ужина, выпил всю воду в доме и искал, чем бы еще поживиться. Как печенег, не иначе…

– Агатушка, сделай хоть кофе, – простонал он.

С этим безобразием пора кончать. Какая бы ни была дружба, но всему есть предел. Тетушка решила устроить серьезный разговор, несмотря на то что у гостя похмелье.

– Андрей, разве можно столько пить с твоим сердцем? – спросила она уже серьезно.

– Совсем доктора запретили мне, – ответил Тимашев, прислонив лоб к стеклу.

– Тогда как понимать вчерашнее?

– Так ведь запретили тверские врачи, а московские того гляди разрешат…

– Нельзя в твои годы быть таким… наивным.

Тимашев поморщился и схватился за сердце.

– Ой, нельзя, Агатушка…

Пожалуй, серьезный разговор надо отложить. Агата Кристофоровна чутко относилась к чужой боли. И не только сердечной.

– Так, Андрей, собирайся… Едем…

– Куда едем? – Тимашев оторвался от стекла, на лбу осталось красное пятно.

– К доктору Берензону, Нилу Александровичу. Доктор медицинских наук, я его знаю. Принимает на Пречистенке. Тут недалеко…

Андрей Алексеевич вздохнул полной грудью.

– Все, отпустило… После заглянем. Даю слово: больше не буду пить… Ну или чуть-чуть шампанского… Без этого нельзя.

Спорить и уламывать взрослого чужого мужчину Агата Кристофоровна не смогла. Ей и так еле хватало сил на родного племянника.

– Как знаешь, твоя жизнь, – сказала она. – Тогда езжай в «Лоскутную», там и дочь найдешь, и завтрак…

Тимашев сонно потянулся.

– Да, дочь… Надо повидать. Никуда не денешься…

И раньше не было секретом, а сейчас тетушка убедилась: Тимашев равнодушен к дочери. А может, вообще ее не любит. Причины этого Агате Кристофоровне были известны, точнее, она догадывалась о них, но обсуждать никогда бы не решилась. Они касались только семьи Тимашева. Мадам Львова не была его семьей. Только один вопрос по-настоящему беспокоил ее: что же будет, когда Андрей Алексеевич узнает, что дочь теперь намного богаче его?

– Какие у тебя планы на Прасковью? – вместо этого спросила она. Сам вопрос подразумевал, что ей известно нечто особенное.

Он только поморщился.

– И думать не хочу… Кто она? Прислуга… Пусть живет своей жизнью. Найду ей какого-нибудь мелкого чиновника. У нас в Твери их как тараканов… – И он засмеялся своей шутке.

– Андрей, можно тебя спросить?..

Робость Агаты Кристофоровны была столь мила, что Тимашев подошел, легонько обнял и нежно расцеловал в щеки.

– Тебе, моя дорогая, можно все.

– Ты что-нибудь слышал о ней?..

Кажется, Тимашев не мог сообразить, о ком идет речь.

– О ней, – намекнула интонацией Агата Кристофоровна.

– Ах, это… Нет, ничего… Да и что тут слышать? Узнал бы, так во второй раз бы убил. Своими руками придушил бы за то, что тогда сделала с Амалией… Прошлого не воротишь… А что ты вдруг спросила?

– Ничего. – Тетушка мило улыбнулась. И напомнила, где на бульваре стоят извозчики. Если ногами до «Лоскутной» уже не дойти.

6

Взгляд Михаила Аркадьевича был цепким и пронзительным. Как всегда, когда он брался за дело по-настоящему.

– Ну, раздражайший мой, как?

Краткое наречие «как» вместило в себя длинный вопрос о результатах, которые ожидались от чиновника сыска. Пушкина понял без словаря.