Наконец, в 1632 году Московское государство решилось пересмотреть итоги предыдущей войны с Речью Посполитой, используя вооруженную силу.

Международная обстановка складывалась как будто самым удачным образом. Стокгольм заключил с Москвой соглашение о совместных действиях против общего врага. Весной 1632-го в Польше грянуло межкоролевье.

Россия проводила лихорадочную подготовку к походу. Помимо своих сил правительство набрало целую армию западноевропейских наемников. Возглавить наступление на Смоленск должны были два ветерана Смуты, два самых ярких вождя русского воинства тех лет — Михаил Борисович Шейн и князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Символично, что Шейн когда-то отстаивал этот город от агрессии Сигизмунда III, а теперь шел очищать его.

Но… Пожарский отказался. Сказался больным.

Почему?

Историками выдвигались разные версии. Писали, например, что Пожарский не желал признавать местнического старшинства Шейна, а потому притворился нездоровым.

Но родовая честь Пожарского никак не страдала от подчинения Дмитрия Михайловича Шейну: тот происходил из весьма знатного боярского рода.

Уместно другое сомнение. Не отказался ли князь от воеводства из-за того, что он лишался командной самостоятельности? Во многих кампаниях он первенствовал, являлся командующим — то малых отрядов, то целых армий. А под Смоленском окончательные решения по тактическим вопросам принимал бы Шейн… До Пожарского с Шейным правительство собиралось отдать армию под команду князьям Д. М. Черкасскому и Б. М. Лыкову, но Лыков заартачился именно из этих соображений.

Ради такого большого дела, как освобождение Смоленска, Дмитрий Михайлович, при его колоссальном чувстве долга, мог бы и уступить в вопросах командного старшинства. К тому же позднее, когда ход войны сделал его присутствие в войсках необходимым, он все-таки пошел вторым, притом к гораздо менее крупному полководцу. Нет, видимо, причина его отказа — иная.

Биограф Дмитрия Михайловича Р. Г. Скрынников очень разумно высказался по этому поводу: «Ссылка на болезнь не была отговоркой. Никто из тогдашних знатных воевод не обладал военным талантом Пожарского. Каждый из них принял бы командование армией без колебаний. Каждый понимал, что такое назначение на многие годы определит его местническое положение. Но у Пожарского чувство долга недаром преобладало над всеми другими чувствами. Он тщательно взвесил свои силы и отказался от заманчивого предложения».[372] Подобные ссылки на хворь тщательным образом проверяли. Если царедворец оказывался здоров, а на слабое здоровье жаловался, не желая пойти на должность, грозящую местнической «потерькой», то его сурово наказывали, невзирая на знатность и возраст.

Скорее всего, Пожарский действительно разболелся. Его мучил «черный недуг», в коем некоторые историки подозревают эпилепсию; подлинный характер его не ясен. Здоровье и раньше подводило князя: в 1615-м и 1618 годах. Осенью 1632 года Дмитрий Михайлович должен был встретить 54-летие. Для воевод Московского царства это пенсионный возраст. Тогда быстрее росли в чинах и быстрее выбывали из строя. Молодые спешили прийти на смену людям преклонных лет. Воевода не желал, выйдя в поле, стать обузой для воинства.

В итоге вторым воеводой при Шейне стал Артемий Измайлов.

А Пожарский остался в Москве — собирать деньги и продовольствие для действующей армии. Осенью 1632 года, когда ратники Шейна вели бои под Смоленском, Дмитрий Михайлович взялся за сложнейшее дело — очередной сбор «пятой деньги», т. е. чрезвычайного налога военного времени. Через год на него возложили еще одну обязанность — набрать из пяти уездов «посошных людей» с затупами и топорами, т. е. контингент для инженерных работ, — дабы затем отправить их Шейну.[373]

Первоначально боевые действия складывались для России наилучшим образом. Города открывали ворота царским ратникам, поляки не имели сил защитить свои недавние приобретения. Очень быстро русские гарнизоны заняли десятка два крепостей и городов. Среди них были столь крупные, как Дорогобуж, Новгород Северский, Стародуб, Белая, Серпейск. Лето — осень 1632 года прошли под знаком российского воинского триумфа. Армия Шейна дошла до Смоленска и осадила его.

Тут у поляков имелись изрядные силы. Кроме того, крупным городским центрам Речь Посполитая предоставляла ряд прав и свобод, какими не располагали города, находившиеся под властью московских государей. Поэтому Смоленск оказывал серьезное сопротивление. Шейн осаждал его две трети года и был близок к успеху. Но международная ситуация изменилась. Швеция потеряла короля на поле боя, а Польша возвела на престол воинственного Владислава — давнего претендента на русский трон.

Летом 1633-го Владислав подступил к Смоленску с большой армией. После кровопролитной борьбы русский полководец вынужден был оставить ему всю осадную артиллерию и отступить с остатками войска. В итоге борьба за Смоленск завершилась тяжелым поражением…

Михаила Борисовича Шейна безосновательно обвинили в измене и казнили вместе с Измайловым. Хуже того, имя этого полководца на все лады склоняли потом историки: может, и не изменник, но медлитель, «кунктратор», пассивно вел боевые действия, не проявил должной энергии…

Вопрос о судьбе Михаила Борисовича настолько важен, что в нем стоит разобраться отдельно.

Медлительность, пассивность, отсутствие энергии у этого воеводы — неправда. Шейн несколько раз штурмовал Смоленск. Он разбил деблокирующий корпус Гонсевского и, по словам очевидца, погнал пленных в Москву «как скот».[374] И энергии ему хватало, и воли, и мужества. Несчастный воевода пал жертвой обстоятельств.

Проблема прежде всего состояла в том, что Россия еще не готова была всерьез воевать. Вся Смоленская война от первого до последжнего выстрела — рискованная авантюра московского правительства.

После Смутного времени в России запустели целые области. В землеописаниях 1620-х годов то и дело встречаешь записи: тут стояла деревня, а ныне — пустошь, тут располагалась «пашня паханая», а ныне «пашня лесом поросла»… Купцы разорились. Среди крестьян половина числилась «бобылями», т. е. работниками, которые не имели средств на ведение полноценного хозяйства, бедовали. Полноценный трехпольный севооборот тут и там уступил место архаичному «перелогу», иначе говоря, хаотичной распашке земель, которую скоро забрасывали. С юга напирали орды крымцев, из-за чего приходилось ежегодно выставлять на степную «украйну» целую армию.

Война в подобных условиях — крайне опасное предприятие.

Но пока политическим лидером страны являлся патриарх Филарет, даже в такой обстановке Россия располагала определенными шансами на успех. Он хотя бы жесткостью своей и прагматизмом умел концентрировать ограниченные ресурсы и не позволял государственной машине разладиться.