– Дженнис… – Я медленно перевела взгляд на тощую девочку с тёмно-русыми кудрями и с серыми глазами. – А ты Роза.

Я понятия не имела, откуда знала её имя, но всем своим сознанием ощущала, что знала её и очень давно, как и Адлера, и других, что стояли вокруг меня. Вот внимательно изучала меня жёлто-карими глазами девятилетняя отличница Кейт с короткими рыжими волосами и прижимала к своей полной талии какой-то камушек в руках. Рядом с ней на коленях стояла Анджелл и, как всегда, молилась, выглядя как истинный ангел-альбинос. Донну я узнала мгновенно – англичанка, что была старше меня на два года, имела каштановые длинные волосы, карие глаза и высокий рост и изучала меня сейчас таким высокомерным взглядом, что она мне напомнила Элроя. И это тут же привело меня в чувство: перед глазами всплыло воспоминание о том, как в ночь Рождества моим телом кто-то завладел.

Тело пробила сильная дрожь, ноги стали ватные, догадка маячила перед глазами, но мне отчаянно не хотелось её принимать.

Нет, нет, нет, только не это.

Н-е-т.

– Я не понимаю…

– Я же говорил, что она тупая, – рассмеялся Адлер, на что только Донна одобрительно усмехнулась. – До сих пор не хочет вспоминать о том, что у нашей Зегерс диссоциативное расстройство идентичности.

Меня затошнило от жуткого вида Закулисья с его летающими китами и мёртвыми лесами и от такого большого количества лиц.

И таких знакомых.

– Что?..

– Никогда в жизни мы с тобой не действовали вместе, дорогуша, – самодовольно вытянул язык Адлер, растягиваясь в кривой улыбке. – Твоя злость всегда была твоя, и я в неё не вмешивался, просто решил тебе немного соврать. Как и про многое другое.

– Чтобы я не догадалась, что у меня множество личностей? – с болью и ужасом пополам прохрипела я.

– Не у тебя, – неуверенно заметила Дженнис, сжимая руки Кейт и Розы, – ты не главная тут.

– Ты отобрала у меня всю мою любовь, – злобно прорычала Донна, приблизившись ко мне с угрожающим видом. – Твоя жалость к Джозефу привела нас к Ариверу, который стёр нам память, что отразилось на всех нас, а ты забыла о диагнозе и об Элрое. Ты забыла о всех нас и заняла Руководство, которым мы называем ту руку, что забирает тебя управлять телом. Ты воспользовалась нашей слабостью и возомнила себя главной, не давая ни нам, ни первоначальной личности вернуть контроль над телом.

– И Ад придумал план, как тебе за это отомстить, – колючим голосом заявила Роза.

– Да, я молодец! – самовлюблённо похвастался Адлер. – Мне ничего не стоило «кормить» свои эмоции, чтобы стать как можно сильнее, пока ты там ломалась от своих проблем. Думаешь, почему мы раньше не стали тебя выгонять из Руководства? Ты бы всё равно рано или поздно вернулась бы и даже, возможно, решила бы отомстить, но никому из нас это было не нужно. Поэтому пришлось ждать удачного случая, когда удары судьбы начнут тебя ослаблять, а в мыслях всё чаще и чаще станет появляться идея о том, чтобы кто-то другой занял твоё место. Мы терпеливо ждали, пока ты страдала от смерти матери, сложных отношений с Филис, лжи и предательства Джозефа, правды Аривера и гибели Хэмфри. Мы ждали, когда ты дойдёшь до такого состояния, чтобы последним штрихом тебя доломать – это рассказать правду о всех нас. Ты ведь так хотела её узнать! И неважно, какой ценой, ведь дело даже не в сохранении собственной жизни, а в своих моральных силах. А у тебя их больше не осталось. Я прав?

– Конечно, прав, – победно вскинула подбородок Донна. – Мы сломали её как куклу. Осталось лишь выбросить.

И как самая настоящая сломанная кукла я не стала сопротивляться, когда меня кинули в чёрное озеро на съедение собственных эмоций, потому что я оказалась никому не нужна.

Даже самой себе.

Отчаяние – удивительный ключ к могуществу, даже не ключ, а отмычка, способная открыть почти любой замок… И обычно это единственный ключ, доступный человеку.

Макс Фрай

– Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего новопреставленного Хэмфри Филдинга, и прости ему вся согрешения его вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное…

Уже за полночь. Грузные, холодные капли стекали с лица, а большая икона, стоящая в углу комнаты, лишь равнодушно смотрела в ответ. Опьяняющий туман заполнил всё голове. Странная мысль, но ведь могло быть и так, что ничто – это тоже материя? Ведь когда заполняло грудную клетку опустошение, чем-то же оно заполняло? Казалось бы, такого не могло быть, но пустота словно выжигала лёгкие, кровь растекалась жгучим раскалённым металлом по венам, каждая частичка тела становилась свинцовой, а каждая крупица сознания – чужеродной, ведь ничто разбивало на сотни и тысячи кусочков тебя же самого.

Пустота – это очень большое и отягощающее чувство. Оно шлейфом протаскивало за собой сотни воспоминаний и, казалось бы, уже давно забытых эмоций. Ничего порождало раздумья и заставляло многое пережить заново, оставляя силы лишь на сдавленный крик.

Так хотелось кричать.

На судьбу, на болезнь, на лабораторию, на прошлое.

Но в особенности хотелось кричать на себя.

– …отпущаяй грехи и потребляй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие Твоё…

Молитва – как камни, брошенные на голову. Молитва не могла вернуть Хэмфри. Молитва не могла сломать ту руку, что держала пистолет. Молитва не могла остановить того психопата, что убил собственного брата. Молитва не могла выдернуть всю нервную систему, чтобы не чувствовать даже пустоты.

Молитва ничего не могла. И тем более заглушить треск воспоминаний.

Перестрелка. Тьма. Боль. Отрицание. Разочарование. Ненависть.

Очень часто боль другим людям причиняли те, у кого у самого изранены сердце и душа. И не с кем поговорить, некому сказать, потому что Джозеф с самого детства оказался изолирован от всех: от матери, маленькой сестры и будущего брата. А тогда боль завоёвывала его целиком, всецело овладевала им – он падал на колени и всем своим существом чувствовал неспособность помочь.

Лучше бы умер он, Джозеф, а не отец. Лучше бы тогда, почти десять лет назад, умер бы он, а не отец.

Почему умер не Джозеф? Почему?

– Господи, помоги мне! Господи, помоги моему отцу. Прошу, помоги! Пожалуйста…

И тут приходило осознание, что ты мёртв. Тебя убили морально или… ты сам себя убил своим излишним доверием и добротой. И вот шли недели, месяца… А боль и не собиралась уходить, ничто не помогало от неё: ни похороны, ни поддержка матери, ни уход сводного брата из судьбы, ни маленькие брат и сестра…

Это навечно? Навечно?