– Ну? – спросил он.

– Ну – что? – я был уверен, что он может видеть это в моих глазах, чуять, как это поднимается от всего моего существа. Зороастрийцы верят, что мертвецы сперва не уходят; три дня они кружатся у своих покинутых тел, потерянные и забытые. Их выселили, и они не понимают, почему.

– Доктор Уортроп вернулся? – спросил я.

– Да, но вот-вот снова уйдет – искать тебя.

– Где он?

– Там, – сказал он, кивнув на лобби. Я побежал по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки зараз. – Лучше бы тебе сообщить ему что-нибудь хорошее. У него для тебя хорошего маловато, – крикнул Рембо мне вслед.

Монстролог стоял посреди комнаты в окружении нескольких облаченных в форму британских полицейских, а также одного или двух вооруженных сипаев[138]. Уортроп, вне всякого сомнения самый опытный охотник из всех присутствующих, заметил меня первым. Он отпихнул кого-то с дороги и зашагал ко мне, чтобы поприветствовать увесистой затрещиной.

– Где ты был, Уилл Генри? – вскричал он. Его лицо исказилось от ярости и затаенной тревоги, которые я видел не первый раз. «Я не допущу, чтобы ты умер!» Он схватил меня за плечи и грубо встряхнул. – А ну, скажи мне! Почему ты вот так? Разве я не велел тебе остаться с месье Рембо? Почему ты меня не дождался? Ну? Что, нечего сказать в свою защиту? Говори!

– Мне жаль, сэр…

– Жаль? Тебе жаль? – он в изумлении покачал головой. Оставив одну руку у меня на плече – словно боясь, что без якоря я могу улететь, – он обернулся к поисковой партии, сообщил им, что заблуший маленький агнец вернулся, и поблагодарил за то, что те так быстро отозвались на клич о помощи. Он больше не произнес ни слова, пока они не ушли, а затем сказал мне:

– А теперь, без фальшивых извинений, Уилл Генри, будь добр объяснить, почему ты сбежал, никому не сказав ни слова.

Я старался не смотреть ему в глаза.

– Я пошел искать вас, сэр.

– Уилл Генри…

– Я пытался уговорить месье Рембо пойти со мной, но он сказал, что устал и хочет вздремнуть.

– И по какой причине ты решил идти меня искать?

– Я думал… – слова не шли на язык.

– Да, мне очень интересно их послушать – твои мысли. Что ты думал? И если ты думал, что меня постигла некая печальная судьба, почему отправился в одиночку? Не пришло тебе в голову разбудить Рембо и хотя бы сказать ему, куда ты идешь?

– Нет, сэр, не пришло.

– Хм-м, – гнев отчасти схлынул с его лица. – Что ж, – сказал он, слегка расслабившись. – Сегодня, видно, у всех все к лучшему, Уилл Генри. Ты нашел меня, а я нашел нам корабль до Сокотры. С рассветом мы отплываем на Кровавый Остров.

Оба мы проголодались и устали, но доктор настоял на том, чтобы прежде всего спуститься на телеграф, где он отправил телеграмму фон Хельрунгу:

«ОТБЫВАЕМ ЗАВТРА МЕСТУ

КОНЕЧНОГО НАЗНАЧЕНИЯ ТЧК ПКУ ТЧК»

Уортропа тоже ожидало сообщение. Он прочел его и затем сунул в карман, не показав мне. Из озабоченного выражения на его лице я заключил, что сообщение пришло не из Венеции, и на обратном пути он был очень молчалив.

Мы взяли на ночь номер в отеле, быстро переоделись к ужину – оба мы были зверски голодны – и кончили вечер за одним столом с Рембо, хранившим гробовое молчание о нашей с ним экскурсии в Шамсанские горы над Кратером. Вместо этого он говорил о своих первых днях в Адене и о кофейном складе, в котором он надзирал над целым «гаремом» работниц, готовивших зерна к отправке в Европу. Доктор слушал вежливо, но говорил мало. Мысли его витали где-то совсем в другом месте.

Тем же вечером я пробудился от дремоты и обнаружил, что остался один. Какая-то тень двигалась за окном. Я выглянул на веранду через щелку между пластинками деревянных ставней. Четко вырисовываясь на фоне серебристого моря, монстролог стоял лицом на восток, глядя в направлении Сокотры.

Он резко повернулся и поглядел вниз через пляж на набережную, напрягшись всем телом и сунув правую руку в карман сюртука в поисках револьвера. Я знал – он его там не найдет.

«Расскажи ему, – прошептал голос у меня в голове. – Ты должен ему сказать».

Я выбрался из постели и в полутьме оделся, дрожа, хотя было не холодно. Я никогда ничего от него не скрывал – никогда и не пытался, поскольку моя вера в его способность видеть насквозь всякую ложь была нерушима.

Я как раз натягивал башмаки, когда за дверью скрипнула половица. В панике – судя по всему, моя сообразительность на этот вечер себя исчерпала – я запрыгнул обратно в постель и натянул покрывало до подбородка.

Сквозь полуоткрытые глаза я видел, как он идет через комнату к стулу, на котором я беспечно бросил свою куртку. Если он проверит барабан револьвера, мне конец. Но какое это имело значение? Я же собирался сознаться, разве нет?

Он подошел к тому же окну, через которое я за ним подглядывал, и долго стоял ко мне спиной перед тем, как сказать:

– Уилл Генри, – и снова, со вздохом, – Уилл Генри, я знаю, что ты не спишь. Твоя ночная рубашка на полу, а башмаки пропали.

Я полностью открыл глаза.

– Я видел вас снаружи и…

– И когда услышал, что я возвращаюсь, запрыгнул в постель полностью одетым.

Я кивнул.

– Ты не думаешь, что такое поведение может показаться странным? – спросил он.

– Я не знал, что мне делать.

– И наиболее разумным тебе представилось запрыгнуть в кровать и притвориться спящим?

Он обернулся ко мне и сказал:

– Я знаю, почему ты уходил нынче днем.

Я шумно сглотнул. Вера в его способности оказалась оправданной. Ему не нужно было моей исповеди: он знал.

– Ты доверяешь мне, Уилл Генри?

– Конечно.

– Судя по твоим действиям сегодня, ты говоришь неправду. Почему ты подумал, что я за тобой не вернусь? Я сказал тебе, что вернусь, но ты ушел меня искать. А только что, обнаружив, что меня нет, ты бросился одеваться, чтобы пуститься за мной вдогонку. Это из-за Нью-Йорка, не так ли? Ты помнишь про Нью-Йорк и боишься, что в любую минуту я могу тебя бросить. Возможно, мне следует уточнить особо, в чем разница между сегодняшним днем и Нью-Йорком. В Нью-Йорке я обещаний не давал.

Я ошибся: монстролог не разглядел правды. Я почувствовал, как бремя вновь устраивается на моих плечах.

– Я не знаю, что мы найдем на Сокотре, Уилл Генри. Кернс и русские выследили нас до сокровища, и не исключено, что Грааль вновь ускользнул из наших рук. Надеюсь, что нет. Я молюсь, чтобы мы не опоздали. А если мы не опоздали, то нам с тобой предстоит взять на себя бремя более тяжкое, чем способно вынести большинство людей. Наша единственная надежда на успех лежит не в силе оружия и не в числе, и даже не в нашей смекалке. Нет, вот что нас спасет, – он взял мою левую руку и крепко сжал. – Это спасло тебя в Америке и спасло меня в Англии, то, во что я должен сейчас совершенно уверовать – в то единственное, чего я даже не начинал понимать! Оно страшит меня больше мерзостей, на которые я охочусь – чудовище, которому я не могу заставить себя обернуться и посмотреть в лицо. Мы были – мы есть – мы должны быть – незаменимы друг для друга, Уилл Генри, иначе мы оба падем. Понимаешь, что я имею в виду?