– Не такой уж это и старый язык, – немного обиделся Делламорте, всегда любивший разнообразные наречия, – а насчет остального ты излишне оптимистичен.

Эфест молчал, жадно вглядываясь в магистра.

– Послушай… Сард. Да, Сард, – повторил гексенмейстер, – я говорю одно, а ты слышишь что-то другое. Сдается мне, ты и видишь не вполне то, что я бы ожидал увидеть, случись вдруг в этой каверне зеркало. Так вот если твое имя как будто написано у тебя на лбу горящими буквами и мне не составляет никакого труда ни узнать тебя, ни назвать, то понять, почему ты не узнаешь меня и кого ты вместо меня видишь, я не в состоянии. Не сейчас. Не здесь.

Пока всадник произносил эту небольшую речь, прекрасное лицо предводителя эфестов Сарда приняло выражение почти полного блаженства. Судя по всему, звук голоса, говорившего на «старом языке», наполнял его ум и душу давно забытым покоем. И хотя Делламорте чем дальше, тем больше злила эта ситуация, он просто не мог покуситься на эфеста, находившегося в столь явном трансе. Ведь – упоминали ли мы? – магистр был крайне любопытен, всегда, и часто в ущерб собственной безопасности. Поэтому и сейчас ему было просто необходимо понять, что происходит.

– Закончив свои труды в Камарге и Эгнане, Оррант уплыл на корабле Борани к Предвечным скалам. Он укрылся в подземной лакуне и отдыхает там до тех пор, пока мир не придет к завершающей битве. Тогда-то его помощь понадобится эфестам, – заговорил Сард с тем сонно-мечтательным выражением, с которым люди рассказывают многозначительные древние легенды. – Некоторые уверяют, что он спит, большинство же склоняется к тому, что он вечно бодрствует, готовый быть призванным на помощь детьми его страны.

– Дьявол меня раздери, – отреагировал магистр на пассаж Сарда, воспользовавшись еще каким-то новым языком.

– Это время пришло, господин наш Оррант! – провозгласил предводитель экспедиционного корпуса. – Веди нас, как шел когда-то на Санганд и Камарг!

Услышав это, Делламорте пробормотал себе под нос еще что-то, но на сей раз настолько тихо, что слов не расслышал даже автор, разве что узнал язык – тот же, при помощи которого он перед этим призывал на свою голову врага рода человеческого. Но странное бормотание не смутило гордого Сарда, относившего все непонятные вещи, произносимые привидевшимся ему Оррантом Великим, на счет Старого языка.

– Ты прав, отважный Сард, – вздохнув, вступил в игру гексенмейстер. – Пришло время выйти из-под земли. Мы уничтожим этот островок, найдем убийцу Ура, и он пожалеет, что сделал эфестов своими врагами.

Стена была вскрыта вновь. Ребенок зачарован и мог выдержать опасное путешествие назад, в сухость и покой военачальничьего дворца. Делламорте стал Оррантом.

Дальше происходило столь многое и столь быстро, что впору снимать небольшой фильм. Вот из хрустального колодца инициаций поднимаются два человека, в одном из которых мы с готовностью узнаем отважного предводителя экспедиционного корпуса по имени Сард; на груди его наглухо замотанный сверток. Сард, как и подобает человеку, только что проплывшему пять сотен футов под водой, мокр с головы до ног (он благоразумно отправился в подводную экспедицию без доспехов). Сверток же, устроенный на нем в чем-то вроде перевязи, выполненной из длинного геральдического шарфа, до этого скрывавшегося под одеждой Сарда, совершенно сух. То же можно сказать и о появившемся из колодца за два мгновения до Сарда гексенмейстере, который выполняет один из своих обычных трюков – проводит пальцами по лбу и делается сухим, едва выйдя из воды. Вот эфест вручает магистру сверток, и двое расстаются, при этом магистр отдает эфесту какие-то указания, и тот наклоняет голову, принимая их. Двое расходятся – один отправляется во дворец, во владения Нянюшки-Козы, другой в гостевое крыло замка – в расположение экспедиционного корпуса.

Дальнейшее можно сравнить с показательными выступлениями пиротехников, от души повеселившихся на разноцветном празднике ледовых скульптур где-нибудь на льду холодной северокитайской реки Сунгари. Уже вполне сухой и закованный в обычный голубоватый панцирь предводитель Сард во главе с мирно впущенным в Рэтлскар отрядом эфестов выезжает из ворот дворца, и Дети берут город. В истории подобные взятия обычно описывают разными красивыми выражениями. «Пустили на поток и разграбление», «оставили на милость победителя», «дали три дня на грабеж» и так далее. Никакого грабежа не было – как не было и милости. Эфестов не интересовали богатства Рэтлскара. Вернувшийся из тысячелетнего сна Оррант сказал, что город, укрывающий убийцу Ура, должен погибнуть, и теперь, когда они с Сардом вернули военачальнику ребенка – как было условлено его договором с всадником, – предательский город, так и не выдавший гексенмейстера, должен был погибнуть.

Фонтаном брызнуло в небо молочное, голубое, прозрачное, переливчатое стекло. Мелодично звеня, осыпались ажурные арки, хрустальные мосты и навесные переходы. Летели со стен вниз и, звонко ударяясь в стеклянные полусферы, рассыпались цветной крошкой глазурованные панели. Смешались в воздухе желтые, красные, золотые листья и птицы, а над поселением как будто поднялся, отделившись от людей, и повис тонким отчаянным облаком крик погибающего города, пахнущего померанцами, как кровью. Этому городу было некуда бежать.

Ни единого человека не тронули. Ни одна живая душа не получила ни царапины, ни синяка, – обезумевшие от ужаса люди толпились на улицах, стекались на главную площадь, где Древо основания выпустило розовые цветы и покрылось робкими зелеными почками, и жались друг к другу, обнимая своих детей. Детей – потому что в музыкальном – действительно музыкальном – грохоте разрушения, наполнившем Рэтлскар, раздался легкий топот десятков маленьких ног, и откуда-то – то ли с глиняных стен, окружавших поселение, то ли просто из улиц или стеклянных дворцов на центральную площадь выбежали мальчики. Те самые, пением которых начинался в военном поселении рассвет и заканчивался закат. «Господин Уго отпустил нас», – говорили они, и никто не спрашивал их, кто такой этот господин, почему он отпустил их именно сейчас, почему никто не понимал, что они отсутствовали и что все это значит. Крики ужаса сменились слезами счастья. А эфесты продолжали путь, ровняя поселение с землей.

Вернемся в военачальничий дворец. Пройдем – а лучше проедем, как здесь принято – многими коридорами в глубь мрачного замка, напоминающего дворец критского царя Миноса, достигнем тронного зала и уткнемся взглядом в собственно трон. Те, кто помнят начало приключений магистра Делламорте в Уре, может быть, узнают в троне тот, на который пыталась усадить всадника страшная Бабушка – привратница красного Камарга. В те далекие дни путешествий нашего героя на материке, закончившиеся для него падением со скалы и возвращением в почти современную нам Европу, он отказался сесть на это «главное кресло». Но не сейчас. И потому-то в ромбовидном тронном зале военачальников поселения Рэтлскар мы видим магистра искусств Делламорте, преудобно устроившегося в кресле на вершине широкой лестницы-подиума. На нем обычное его одеяние цвета ночи и серебряная маска. На подлокотнике – за неимением лучшего места – лежит знакомая нам книга, забранная в полотняную обложу с кожаными вставками и зелеными медными заклепками, а магистр листает ее так, как праздный посетитель листает буклет двухнедельного тура куда-нибудь «на острова».