Мысль о «наказании» русских голодом и другими несчастьями была воспринята и служившим в то время в России шведом Петром Петреем. «Всемогущий Бог хотел наказать всю страну тремя несчастьями, — писал он, — а именно: голодом и дороговизной, чумой, гражданской войной и кровопролитием, которые следовали одно за другим. Ибо в стране в 1601-м, 1602-м и 1603 годах была такая дороговизна, голод и нужда, что несколько сотен тысяч людей умерло от голода. Многие в городах лежали мертвые на улицах, многие — на дорогах и тропинках с травой или соломой во рту. Многие ели кору, траву или корни и тем утоляли голод». Приводил Петрей сведения и о людоедстве[608].

Борис Годунов деятельно пытался уменьшить последствия голода. Разнообразие принятых им мер свидетельствует о ярком административном таланте и смелости царя. Пришло время узнать, искренен ли был он, когда клялся поделиться последней «срачицей» во время своей коронации 3 сентября 1598 года. Обращение к источникам показывает, что Борис Годунов подтвердил свою репутацию «нищелюба». Некоторые меры были приняты еще до наступления голода, когда в 1600 году Борис Годунов устроил в Москве первые богадельные дома. По сообщению «Пискаревского летописца», «того же году взяты изо Пскова к Москве из богадельны три старицы миряне устраивати богадельны по псковскому благочинию. И на Москве поставлены три богадельны: у Моисея пророка на Тверской улице богадельня, а в ней были нищие миряне; да богадельна против Пушечново двора, а в ней инокини; да богадельна на Кулишках, а в ней нищие, женской пол»[609]. Тем более царь был деятелен, когда разразилось бедствие голодных лет. Капитан немецкой пехоты Жак Маржерет, находившийся на русской службе, вспоминал, что «император Борис велел ежедневно раздавать милостыню всем бедным, сколько их будет, каждому по одной московке… так что, прослышав о щедрости императора, все бежали туда, хотя у некоторых из них еще было на что жить… Сумма, которую император Борис потратил на бедных, невероятна; не считая расходов, которые он понес в Москве, по всей России не было города, куда бы он не послал больше или меньше для прокормления сказанных нищих»[610]. Однако сам царь не мог стоять на раздаче денег, и все было поручено чиновникам, сумевшим даже самое богоугодное дело обратить себе на пользу. «Приказные, назначенные для раздачи милостыни, — констатировал Исаак Масса, — были воры, каковыми все они по большей части бывают в этой стране». Подданные Бориса Годунова обвиняли его в разных грехах, но и сами были не прочь сыграть на добрых чувствах царя. Те, кто знал, где будет раздаваться милостыня, посылали туда своих ряженых в рубища родственников и приближенных, а стрелецкая охрана допускала их к раздаче, разгоняя палками настоящих бедных и калек. Исаак Масса лично видел «богатых дьяков, приходивших за милостынею в нищенской одежде»[611].

Одним из источников царской милости было взятое в казну опальное имущество Романовых и других ссыльных бояр. Авраамий Палицын писал об этом в «Сказании»: «…домы великих боляр сосланных вся истощив и принесе в царскиа полаты и древняя царскаа сокровища вся им оскверни, от сего же милостыню творяще». Понять, в чем же тут вина царя Бориса, не так-то просто. Чтобы сильнее уязвить Бориса Годунова, автор сказания приводит изощренный богословский аргумент из пророка Исайи о каре на прибавляющих к своему имуществу «неправденые сребреницы». По существовавшим тогда представлениям, опальное имущество было «нечистым» и его следовало уничтожить, а не сохранять, и уж тем более не вносить в царский дворец и не использовать для благого дела[612]. Правда, Авраамий не заметил, как косвенно подтвердил обвинения в волшебстве, выдвинутые против Романовых, признав их конфискованные дома источником «скверны».

Царь Борис Федорович пытался чередовать раздачу милостыни с выработкой целой программы помощи голодающим, основанной на введении твердых цен на хлеб и общественных работах. Но каждый его шаг, все его самые разумные меры тонули в хоре голосов его критиков или, что еще хуже, использовались теми, кто умел извлекать выгоду из чужой беды. Уже осенью 1601 года, когда пропал выращенный урожай, цена на рожь, например, в Соли Вычегодской достигла целого рубля, и хлебная «инфляция» продолжала раскручиваться. Видя, что «у Строгановых самих… и у приезжих наших московских гостей, и у вологоцких, и пермьских, и у двинских, и у вяцких торговых прожиточных, и у иных у всяких у тутошних богатых людей прошлых лет старые пахоты… хлеба много», Годунов послал 3 ноября 1601 года указную грамоту старостам, целовальникам и судьям «всее Усолские и Вычегодские земли», в которой приписал наступившее расстройство хлебной торговли сговору корыстолюбивых купцов: «меж себя сговоряся для своей корысти, хотя хлебною дорогою ценою обогатети, тот весь хлеб у себя затворили, и затаили, и для своих прибылей вздорожали в хлебе великую цену». Последствия такой игры на рынке крупных оптовых торговцев зерном, отдававших хлеб только богатым перекупщикам по нескольку сот четвертей (мера веса) и прекративших торговать им «в рознь», по нескольку четвертей, сказались очень быстро. «И цена хлебу у Соли Вычегоцкой от часу прибывает и дорожает со дни на день болши прежнего, — говорилось в царской грамоте, — а посацким, и волостным людем делаетца многая нужа, что им по такове по болшой дорогой цене у скупщиков, и у хлебников, и у колачников хлеба купити неизможно». Мириться с таким положением дел царь не стал и вмешался в торговые операции оптовых торговцев хлеба. Меры против «скупщиков» были приняты повсюду, затронув и саму Москву и другие города, торговавшие со Строгановыми в Сольвычегодском крае: «велели есмя в нашем царьствующем граде Москве и в наших московских и во всех городах нашего царьского содержанья хлебных скупщиков и тех всех людей, которые цену в хлебе вздорожили, и на хлеб денги задатчили, и хлеб закупали, и затворили, и затаили, сыскивати». Хлеб предписывалось искать во всех дворах, житницах, амбарах и лавках. Завершалось все логичным для царя Бориса Федоровича указом продавать зерно по определенной цене и понемногу, чтобы хватило на всех. «И за таким нашим царским великим утверждением и за крепко учиненною заповедью, — грозили в указе, — велели есмя учинити у Соли хлебную цену одну, купити и продавати ржи четь по полтине, овса четь в полполтины, ячменя четь в четыре гривны. А купити есмя велели всяким людем понемногу про себя, а не в скуп чети по две, и по три, и по четыре человеку»[613]. Четверть в московскую или новгородскую меру равнялась от четырех до шести пудов зерна. Будь эта мера реализована, людям хватило бы хлеба, чтобы пережить голодное время и посеять зерно для нового урожая. Однако большинству не хотелось расставаться с барышами из-за любви к ближнему. Затворенными для голодных оказались даже монастырская и патриаршая хлебная «казна». И наоборот, все, кто мог, бросились скупать остававшийся хлеб, чтобы перепродать его подороже. Авраамий Палицын осуждал «сребролюбцев» и обвинял их в том, что именно они стали причиной «начала беды по всей России»: «Мнози тогда ко второму идолослужению обратишася, и вси имущеи сребро и злато и сосуды и одежда отдаяху на закупы, и собираху в житницы своя вся семяна всякого жита, и прибытков восприемаху десятирицею и вящши». Наживаемые мгновенно капиталы разделяли людей. Тогда и пригодились эти несимпатичные русские поговорки о том, что сытый голодного не разумеет и своя рубашка ближе к телу. Во всяком случае, именно в таком равнодушии к судьбам ближних обвиняет своих богатых современников троицкий монах Авраамий: «Мнози бо имущеи к разделению к братии не прекланяхуся, но зряще по стогнам града царьствующаго от глада умерших, и ни во что же вменяху».