Однако царевна не сдалась, возразив, что сама слыхала, как митрополит Гермоген как-то в разговоре упомянул о насильственном пострижении, которое в глазах бога недействительно и на самом деле монахом становится тот, кто вместо постригаемого повторяет слова отречения от мирского.

Это в корне меняло дело. Раз так мыслят столпы церкви, получалось, остается только уговорить саму старицу. Уговорить… А кому? Тут ведь нужна женщина, и я посмотрел на Ксению, но после недолгого раздумья пришел к выводу, что рисковать не стоит – слишком близко к Москве располагалась эта обитель. Мало ли. Уж больно упирался Дмитрий, давая согласие на выбор царевны, да и эти искорки, которые периодически появлялись в его глазах при взглядах на нее, тоже не сулили ничего хорошего.

Значит, получалось, что, кроме меня, ехать туда некому. Правда, для начала я решил попробовать еще раз поговорить с Густавом. Оба царских указа – и на полную отмену наказания, и на изменение места ссылки – находились у меня в руках, так что я мог преспокойно обещать шведскому принцу и льготы, и полную амнистию.

К тому же ехать все равно было нельзя. Реки словно дожидались отъезда наших гостей и встали на следующий же день, поэтому в любом случае у меня в запасе было не меньше недели, пока лед на них не окажется достаточно прочным.

Первым делом я приказал отыскать пару-тройку мудрых стариков. Увы, но Гидрометеоцентр отсутствовал, поэтому прогноз погоды на зиму я мог получить только от них.

Специалисты нашлись довольно-таки быстро. Все трое были седые, все в морщинах, но еще относительно бодрые и не впавшие в старческий маразм – Дубец расстарался на славу. На удивление, все трое были почти единодушны в своих предсказаниях, причем не только в краткосрочных – на пару дней вперед, но и долгосрочных, то есть на ближайшие полгода. Ссылались они не на одну или две приметы, а буквально засыпали меня ими, обещая холодную зиму.

Теперь можно было планировать, когда, что и как, но вначале озадачить своих гвардейцев. Новая вводная называлась «Взятие Костромы» и заключалась в том, что каждую ночь ратники пытались незаметно вскарабкаться на стены. Для усложнения задачи дежурившие на стенах стрельцы были мною предупреждены о таких попытках, так что держали ушки на макушке.

Плюс к этому я занялся тренировками спецназа в ситуациях, максимально приближенных к боевым. Стрельцов-то трогать нельзя – разве что скрутить, вот и все, а мальчиков следовало приучать лить кровь.

Подопытные объекты у меня имелись. На встрече с «сурьезным народцем», которая состоялась месяц назад, кое-каких успехов мне достичь удалось. Не то чтобы они поклялись помогать мне в розыске шатучих татей и головников, но подсобить с подсказками пообещали – хоть что-то.

Правда, даже это сделали не сразу, а лишь после того, как я объявил им, что напрасно они считают, будто я без них не управлюсь. Да запросто, ибо у меня служат такие пройдохи, что сами отыщут все входы и выходы. Взять вот, к примеру, их самих. Понимаю, что домишко для встречи выбран ими на отшибе не случайно, из опасения передо мной, да и заранее мне место встречи не указывали – провожатый привел, но мои ратники все равно ведают, где я нахожусь, и не просто ведают, но, можно сказать, уже под боком у них.

Народец встревоженно загудел, кто-то иронично хохотнул, а самый авторитетный, с двойным именем Петряй-Петруха, вежливо заметил, что и они, чай, не лыком шиты – поставили кое-кого на подходах, а потому успеют исчезнуть, ежели что.

– Это ты так думаешь, – лениво возразил я, прикинув, что за то время, пока тут пребываю, мой спецназ должен управиться с часовыми и можно подавать условный сигнал. – А давай опробуем. Сейчас я погашу свечи, и мы немного побудем в темноте. Или боитесь?

Народ, возмущенный обвинением в трусости, загудел и, недолго посовещавшись, решил опробовать, причем вначале предусмотрительно выслал на крыльцо одного человека, чтоб спросил у караульных, все ли тихо.

Скорее всего, для этого у них существовал какой-то особый знак или условный свист, так что я рисковать не стал и, едва он вышел, развел руками и заявил, что дожидаться возвращения ни к чему, дунув на свечу, стоящую подле меня.

Поначалу сидели тихо, затем стали перешептываться. Спустя минуту Петряй-Петруха заметил:

– Чтой-то Бусли все нет.

– Тут он, – отозвался голос со стороны входной двери.

– А чего молчит? – осведомился Петряй-Петруха.

– Князь дозволит, тогда и он глас подаст, – пояснил все тот же голос.

– Невдомек мне… – начал было Петряй-Петруха, но в это время из сеней внесли горящий факел, в свете которого все увидели в дверях усмехающегося Самоху, впереди которого стоял скрученный Бусля с кляпом во рту.

– Так ты что ж, князь, решил так вот нас всех извести?! А мы уж тебе, почитай, поверили, – взвыл Петряй-Петруха.

– И правильно сделали, – кивнул я. – Мое слово крепкое. Только поверили вы не всему, что я говорил, вот и пришлось доказать, что мои молодцы, если надо, твоим в ловкости не уступят. Конечно, можно было б всех повязать, а уж там, в ином домишке, что близ Борисоглебской башни, и речи подлинные послушать, да всю правду о делишках ваших скверных.

Что находится близ Борисоглебской башни, присутствующие знали прекрасно – губная изба с пристроенной к ней пыточной и острогом, поэтому притихли, но не надолго.

– А коль смолчали бы?! – зло крикнул кто-то из дальних.

– Не сказали б подлинной, так поведали бы подноготную[102], – равнодушно заметил я. – Так бы и сделал, но, коль на кресте клялся, что зла ныне чинить не стану, обойдусь лишь показом. Ну что, теперь-то все поверили про моих молодцев?

– Поди не поверь, – буркнул Петряй-Петруха. – Ты бы Буслю повелел отпустить, княже, а?

Я дал отмашку Самохе, и тот с видимой неохотой толкнул бедного ворюгу к остальным.

Видя, что я настроен добродушно и усмехаюсь, собравшиеся тоже заулыбались, принявшись подкалывать бедолагу Буслю за недогляд. Я выждал пару минут, поднял руку вверх и, дождавшись, пока народец утихнет, осведомился:

– Так что, будете мне помогать?

– А ты нам? – задорно выкрикнул кто-то.

Один или двое хохотнули, но сразу испуганно притихли, ибо мое лицо тут же помрачнело – наглости не люблю.

– На первый раз прощаю, – негромко произнес я. – Вдругорядь за такие слова не помилую. Но сейчас отвечу: помогать вам не собираюсь, ибо тать должен сидеть в тюрьме. Однако и он человек, поэтому, если крови на руках нет и коли обязуетесь подсоблять, одну поблажку царевич вам даст – руки рубить за первую кражу не будут, да и за вторую тоже, но палец подарить придется. Даже в третий раз и то лишь еще одним мизинцем с другой руки ограничусь. Это уже от меня льгота. Ну а коль в четвертый, тут уж потачки не ждите.