— С вашего позволения, — вставил Кирхнер, — многовато всего сразу. Что касается посланника Фуггера, то у него, как вам известно, были веские причины для отъезда. Хозяин гостиницы «Двенадцать апостолов», где он останавливался, клянется и божится, что тот отбыл в Аугсбург в полном одиночестве, без жены канатоходца.

— Единственная хорошая новость за это ужасное утро, — проворчал князь-епископ. — От Шварца мы так или иначе избавились.

Кирхнер помотал головой, что, вероятно, подразумевало: «Не будем торопиться с выводами. Рано или поздно он снова всплывет со своими процентами». Высказать это вслух он не осмелился, не желая приводить патрона в еще большее бешенство с самого утра. Вместо этого он поинтересовался:

— А ваша курфюрстшеская милость знали, что жену канатоходца доминиканцы обвинили в колдовстве и собирались подвергнуть Божьему суду? Она должна была пройти на глазах у инквизиторов по высоко натянутому канату. На этот раз в монастыре Эбербах.

— И своим побегом уклонилась от Божьего суда! В то же время это означает, что она не владеет знаниями Девяти Незримых.

— Не совсем так, ваша курфюрстшеская милость! Ибо еще до того как ей удалось бежать, из когтей инквизиции ее вырвало одно высокое духовное лицо!

— Папский кардинал Джустиниани!

— Именно так. Вероятно, папский легат пытался втереться в доверие к деве, чтобы побольше разузнать о «Книгах премудрости».

— Кирхнер, и тебе все это известно! — одобрительно воскликнул кардинал.

— Аббат Николаус из Эбербаха послал гонца, — объяснил секретарь. — Он решил, что вы должны быть в курсе. Теперь вы понимаете, почему я не пустил к вам гонца во время визита Джустиниани.

— Молодец, Кирхнер, — похвалил князь-епископ. — А что ты думаешь о брабантском специалисте по тайнописи?

— О нем рассказывают чудеса, — поделился секретарь. — Одни утверждают, что сам сатана помогает ему в работе, другие говорят, что он якобы работает над Magia naturalis universalis и пользуется старинными шрифтами, которые никто не может прочесть. А третьи вроде бы видели, что по ночам к нему ходят женщины с не самой лучшей репутацией.

— Ты имеешь в виду блудниц?

— И этих тоже, но в основном это рыжеволосые женщины, о которых говорят, что они владеют искусством заговора, уж простите за низменные выражения, предотвращающим при коитусе зачатие. Еще они якобы знают заклинания, позволяющие наслать молнию на дом неугодных сограждан. Или же они склонны к видениям и предаются искусству гадания. Иными словами, они, похоже, занимаются весьма сомнительными вещами!

— Это не так уж и важно, если брабантский стеганограф окажется нам полезен. Ты ведь помнишь, у нас есть прямое указание на Девятерых Незримых, а именно криптограмма HICIACCOD, о которой, вероятно, не подозревает никто, кроме жены канатоходца.

— И еще не следует забывать змею, — угодливо напомнил Кирхнер.

— Н-да, змея… — задумчиво повторил князь-епископ, — не лучше ли было бы посетить нам стеганографа Атанасиуса Гельмонта еще сегодня? Ученый-криптограф во дворце курфюрста может вызвать кривотолки.

— Не могу с вами не согласиться, — поддакнул Кирхнер. — С вашего позволения, я извещу брабантского ученого о вашем визите.

С наступлением сумерек князь-епископ Альбрехт и его секретарь Кирхнер отправились в переулок Назенгэсхен. Как обычно, улицы Майнца были пустынны. Переулочек был таким узким, что карета или повозка нормальных размеров в нем бы застряли. И это была одна из причин, почему в узких домишках, почти робко прижимавшихся друг к другу, селился только простой люд, преимущественно прислуга, работавшая на каноников и не привыкшая разъезжать в каретах.

В отличие от своего привычного облика, когда князь-епископ пускался пешком в народные низы, сегодня Альбрехт не облачился в яркие пурпурные одеяния, обошелся и без головного убора, который бы сразу выдал его. Кардинал пошел с непокрытой головой и в черной сутане, в которой он нисколько не отличался от рядовых клириков, облепивших соборный город, как мухи падалицу.

Четырехэтажный домишко, в котором с недавних пор поселился алхимик-стеганограф, едва ли отличался бы от других строений переулочка, если бы не окна и входная дверь, еще меньше и уже, чем в остальных домах.

На стук, о котором Кирхнер условился с брабантским ученым, тот открыл дверь, и каждому входящему пришлось низко наклоняться, как при входе на заутреню.

Атанасиус Гельмонт, тщедушного телосложения и с необычно светлой, почти прозрачной кожей лица, оказался немногословным и сдержанным. Он молча провел посетителей на второй этаж, где имелось одно-единственное помещение с двумя малюсенькими оконцами, выходившими на Назенгэсхен. Мебели, помимо стола посередине, не было, вся комната была уставлена деревянными ящиками, дорожными сундуками и штабелями книг, иные из которых доставали почти до самого потолка. Единственным источником света служил поблескивающий зеленоватый стеклянный шар в центре квадратного стола, назначение которого осталось непонятным князю-епископу, разве только это было новейшее изобретение алхимика.

— Я полагаю, — приступил к беседе Альбрехт Бранденбургский, усевшись возле стола на сундук, служивший сиденьем, — что мой секретарь Иоахим Кирхнер поставил вас в известность по поводу цели нашего визита.

— Исключительно намеками, — выдохнул Гельмонт, ухватившись за столешницу двумя руками, словно опасался потерять сознание. Вздохнув, он пододвинул кардиналу кусок плотной бумаги и перо с чернилами. — Соблаговолите написать загадочное слово, которое вас интересует, ваша курфюрстшеская милость!

Альбрехт стрельнул глазами в сторону Кирхнера. Не то чтобы его курфюрстшеская милость не владел грамотой, но определенных усилий ему это стоило. К тому же у него не было привычки самому браться за перо.

А посему Кирхнер взял перо и нацарапал на бумаге таинственное слово, врезавшееся в его память, как библейское мене, текел, упарсин[10]:

HICIACCOD

Затем придвинул лист князю-епископу. Тот проверил написанное слово, важно кивнул и передал дальше стеганографу, сидевшему напротив на ящике с книгами.

Поначалу могло показаться, что странное слово рассмешило Атанасиуса Гельмонта, потому что он скривил рот, словно собираясь засмеяться. Но затем стало ясно, что он всего лишь про себя произносит отдельные буквы.

Не поднимая глаз, криптограф заметил:

— Непростая задача, которую вы мне тут ставите. С позволения сказать, о моем гонораре в случае успеха вы еще и слова не проронили!

Кирхнер недовольно сморщил лоб, а кардинал громко втянул носом воздух, как обычно делал, демонстрируя свое раздражение.