class="p1">Спустя два десятилетия в Чернобыле дружба народов уже не играла столь значимой роли. В партийной верхушке постепенно свыкались с нарастающим экономическим кризисом и, надо думать, представляли, сколь неподъемным в финансовом отношении стало бы нынче обращение к этой идее. Советская пресса традиционно воспевала героизм «добровольцев», прибывавших со всех уголков Союза, но ответственность за них возлагалась главным образом на три славянские республики – Белорусскую, Российскую и Украинскую. Бригады из Армении и других республик помогали строить Славутич, однако в целом их усилия были довольно ограниченны и никогда громогласно не подхватывались центральной пропагандой.

Взрыв на ЧАЭС был последним случаем, когда дружба народов, пусть и в несколько суженном виде, еще могла быть задействована ради достижения положительного результата. После землетрясения в Армении государство упрямо педалировало эту тему, но политический вес возродившегося национализма быстро обесценил партийные лозунги. Нежизнеспособность этого лозунга давала о себе знать параллельно с падением влияния компартии. Теперь, благодаря иностранной помощи, дружба народов имела смысл лишь на международном уровне.

И в советской, и в российской традиции по вполне понятным причинам государство – как в центральной, так и в региональной своей ипостаси – всегда играло ключевую роль в преодолении последствий природных трагедий. Но Советское государство никогда не обладало полным контролем над землей, на которой располагалось: бедствия в изобилии обрушивались на советские предприятия и природные ландшафты. Пытливый лингвист заметит, что на протяжении почти семидесяти лет Советское государство задавало тон в связанном с бедствиями дискурсе, умело маневрируя по собственному произволению между понятиями «авария» и «стихийное бедствие». Подобная языковая эквилибристика, безусловно, выражала желания самого государства. Однако, как убедительно показал Джон Серль, желания в реальном мире исполняются далеко не всегда [Серль 2004]. И когда являлось очередное несчастье, государство тут же бросалось бороться с ним. Советские руководители придерживались различных подходов, но сколько бы сил ни было брошено на разрешение ситуации, государство все равно оставалось лишь скромным статистом на фоне чудовищной природной силы, с которой оно силилось тягаться.

К сожалению, наше понимание бедствий по-прежнему изобилует лакунами, и нам с трудом удается понять, как они отражались на тех или иных социальных сферах. О дружбе народов уже было сказано выше, и тема эвакуации детей дополняет изучение реакции на бедствия новыми аспектами, тем не менее не исчерпывая всех возможных. Эрик Клиненберг исследовал участь пожилых людей, живших особняком во время аномальной жары в Чикаго; по Советскому Союзу подобные данные отсутствуют. Весьма немногочисленные и потому бесценные источники иногда дают намеки на то, каково приходилось наиболее уязвимым группам во время бедствий; об их дальнейшей судьбе ничего не известно. Определенные ограничения возникают отчасти и из-за нынешних авторитарных режимов в Узбекистане и Туркменистане, насаждающих атмосферу, в которой невозможно высказать собственное мнение. Выжившие после землетрясений в Ашхабаде и Ташкенте и по сей день живут там же, но их истории известны лишь по кратким фрагментам, притом что сбор устных свидетельств издавна является важнейшей составляющей ремесла историка. С наибольшей очевидностью это проявляется в отношении религиозных аспектов землетрясений. Религиозные артефакты и религиозное искусство имеют непосредственное отношение к истории стихийных бедствий; так, после ташкентского землетрясения 1966 года значительно участились призывы обратиться к Корану. Несмотря на ограничения Советского Союза на художественное творчество, можно предположить, что в той или иной форме существует религиозное искусство, изображающее трагедии Ашхабада, Ташкента и не только, конкретные же тому доказательства еще только предстоит обнаружить. После страшного землетрясения 2010 года на Гаити всплеск религиозного искусства заполнил материальный вакуум, в которой оказались жители острова [Cosentino 2012]. К сожалению, подобные данные о Советском Союзе и теперь весьма ограниченны. Следующим важным шагом для исследователей должно стать аккуратное документирование личных историй, прежде чем таковые исчезнут из памяти.

Несмотря на подобные ограничения, мы вполне можем составить график, кривая которого поможет оценить способность государства понимать бедствие как нечто большее, нежели просто геологическое явление. В верхней точке кривой окажется правительство Брежнева. Неудивительно, что по количеству источников ташкентское землетрясение значительно превосходит прочие бедствия; это событие было столь резонансным, что его отголоски еще долго звучали в советской прессе. Ниже на графике окажется руководство РСФСР двадцатых годов. Российские чиновники понимали политическое и социальное значение стихийных бедствий, однако им не удалось мобилизовать массы населения на помощь Крыму и конвертировать бедствие в политический капитал. На нижних точках кривой расположились Сталин и Горбачев. Ашхабад получил сравнительно мало внимания, тогда как и реакция на чернобыльский взрыв, и реакция на землетрясение в Армении вышли из-под контроля. При этом ни в коем случае не следует преувеличивать масштабы государственного контроля – ведь даже в «успешном» 1966 году многие составляющие правительственной реакции попросту валились из руководящих рук Кремля.

Бедствия с легкостью нарушали ритм жизни людей, животных и растений. Безусловно, происходившие в СССР бедствия не были уникальными: в Перу, Японии или США – повсюду в жизненные планы людей вмешиваются то чрезмерно поднявшийся уровень воды, то страшные подземные толчки, то грандиозные ураганы. Как в южных регионах Советского Союза, так и в Лос-Анджелесе животные всегда ощущали дрожь земли задолго до людей, таким образом делясь с ними предчувствием опасности. Как боролись против стихийных бедствий западные страны, боролся с ними и Советский Союз.

Теперь нам следует отвлечься от государства и сказать несколько слов о тех, кто и сегодня сталкивается со стихийными и антропогенными катастрофами. Поскольку окружающая среда постоянно меняется, ни Российская Федерация, ни другие государства бывшего СССР не имеют долгосрочных планов по сдерживанию потенциальных бедствий. Так что граждане и впредь будут находить те или иные нестандартные обходные пути в случае столкновения с каким-либо бедствием. По мере развития медийных технологий будут появляться все новые возможности для самовыражения, позволяя исследователям лучше понять структурные и ничуть не менее важные эмоциональные колебания, сопровождающие различные катастрофы. Ученые все ближе знакомятся с нашей непредсказуемой планетой, но нам никогда по-настоящему не понять сущность бедствий, пока поведение людей рассматривается в отрыве от поведения их сообществ. Надеюсь, что в настоящей работе мне удалось сделать шаг в этом направлении.

Архивы

ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации.

РГАНИ – Российский государственный архив новейшей истории.

РГАЭ – Российский государственный архив экономики.

РГАКФД – Российский государственный архив кинофотодокументов.

ЦДАГО – Центральний державний архів громадських об’єднань України.

ЦДАВО – Центральний державний архів вищих органів влади та управління України.

Газеты

Вечерний Ашхабад (Ашхабад).

Вечірній Київ (Киев).

Известия (Москва).

Известия Мордовии (Саранск).

Комсомолец Армении (Ереван).

Комсомолец Донбасса (Донецк).

Комсомолец