– Конечно. Я сам устал. Но я дал клятву защищать мой народ от любых захватчиков и буду исполнять свой долг до последнего вздоха.

– Ты не сможешь победить, – мягко указал Катон. – Ты должен это понять.

– Не смогу победить? – Каратак улыбнулся. – Этот год был трудным для всех нас, римлянин. Вы, легионеры, должно быть, тоже устали от походов и сражений.

Катон пожал плечами:

– Это наш образ жизни. Мы ничего другого не знаем. Даже если войны нет, мы постоянно готовимся к ней, тренируясь каждый день. И каждое бескровное учебное сражение, которое проводят мои товарищи, усиливает их желание вступить в настоящую схватку. Что же до твоих людей, то в храбрости им, конечно, не откажешь, но они же по большей части земледельцы… не профессионалы.

– Не профессионалы? Может быть, – согласился вождь. – И все же мы были на волосок от победы над вами, даже гордые римляне должны это признать. И мы еще не разгромлены. Мои разведчики доносят, что твой Второй легион встал лагерем к северу от болот. Твой легат отправил на юг одну когорту. Ты только представь себе, одну когорту! Или он вправду настолько самонадеян, что вообразил, что одна когорта способна меня сдержать? – Каратак улыбнулся. – Думаю, твоему легату надо преподать урок. Может быть, скоро. Мы покажем ему, да и другим римлянам, что эта война еще не закончена.

Катон пожал плечами.

– Я признаю, что бывали моменты, когда успех нашей кампании вызывал сильные сомнения. Но сейчас… – Он покачал головой. – Сейчас для тебя возможно только поражение.

Каратак ответил не сразу; он нахмурился, словно услышав оскорбление.

– Катон, по возрасту я гожусь тебе в отцы, а ты разговариваешь со мной, как с мальчишкой. Остерегись, римлянин. Такое высокомерие трудно сносить долго.

Катон опустил глаза.

– Прости. Я не хотел тебя обидеть. Но пойми, я действительно уверен, что ты не можешь победить, и считаю, что жертвы, которые приносят жители этих земель, совершенно бессмысленны. Им нужно положить конец. Они сами просили бы тебя об этом.

Каратак поднял руку и ткнул центуриона пальцем в грудь.

– Не воображай, будто можешь говорить от имени моих сородичей, римлянин.

Катон нервно сглотнул.

– А от чьего имени говоришь ты? Лишь горстки племен, которые еще сохраняют верность твоему делу. Остальные смирились со своей участью и пришли к соглашению с Римом. Они наши союзники, а не твои.

– Союзники… – Вождь презрительно сплюнул в огонь. – Рабы, вот они кто. Они хуже псов, что подбирают объедки с моего стола. Стать союзником Рима означает для царства умереть заживо. Взгляни хоть на этого дурака, Когидумна. Я слышал, твой император обещал построить ему дворец, достойный подручного царя. Этот человек обрек своих подданных на рабство, после его смерти они станут рабами Рима лишь ради того, чтобы Когидумн мог прожить остаток дней в золотой клетке, презираемый как твоим императором, так и собственными соплеменниками. Царь не должен так жить.

Каратак приумолк, печально глядя в огонь, потом повторил:

– Царь не должен так жить. Как он вообще может жить в таком позоре?

Катон молчал. Он знал: все, что говорил Каратак насчет подручных царей, чистая правда. История формирования империи была полна рассказов о вождях, добровольно подчинившихся Риму; польстившись на предложенные им яркие побрякушки, они закрывали глаза на судьбу своих подданных. «Но с другой стороны, – думал Катон, – был ли у них иной выход? Если не становиться подвластным царем, то что? Тщетная попытка сопротивления и потом покой холодной могилы для царя и его подданных, которые свободу от Рима ценили выше самой жизни».

Катон решил, что обязан донести до вождя свое мнение, уговорить его прекратить бессмысленную резню, и так уже чуть не затопившую эти земли кровью.

– Сколько твоих армий уже было разбито Римом? Сколько твоих людей уже погибло? Сколько крепостей и селений превратились в пепелища? Именно ради твоих людей ты должен добиваться мира. Ради них.

Каратак покачал головой, продолжая смотреть в огонь.

Долгое время оба молчали, и Катон понял, что они зашли в тупик. Над Каратаком довлел дух сопротивления. Груз традиций, воинский кодекс, впитанный им с молоком матери, неуклонно увлекали его все дальше по пути самоуничтожения. Однако, избрав этот путь для себя, вождь не осознавал, какими страданиями оборачивается его путь для других. Катон чувствовал, что упоминание о бессмысленных жертвах достигло цели, ибо, судя по всему, Каратак был наделен воображением и мог поставить себя на место другого. Признай он, что поражение неизбежно, выход из тупика мог бы быть найден.

Наконец Каратак поднял глаза и потер лицо.

– Центурион, я устал. Мне трудно думать. Мы поговорим в другой раз.

Он кликнул стражу, и в хижину, нырнув под низкий проем, явился тот самый человек, который привел центуриона из коровника. Отрывистым кивком вождь дал ему понять, что разговор с римлянином окончен, после чего Катона грубым рывком поставили на ноги и выпихнули в темноту. Он оглянулся и, прежде чем вход закрыл кожаный полог, успел бросить последний взгляд на вождя. Тот сидел, уронив голову на руки, и поза его выражала одиночество и отчаяние.

– Он нас всех погубит, – промолвил центурион Туллий, кивнув в сторону командира когорты.

Максимий проводил инструктаж для оптионов, ответственных за дневные патрули. Каждый командир возглавлял группу из двенадцати человек, к которой был приставлен туземец, служивший проводником. С ним обращались как с пленником, держали в железном ошейнике и на цепи, крепящейся к поясу одного из легионеров. Вроде бы нужды в такой суровости не было, ибо в силу того, что дети местных жителей были взяты в заложники, любая попытка сопротивления, бегства или неповиновения с их стороны своим хозяевам-римлянам представлялась маловероятной. Но Максимий не хотел допускать даже малейшего риска, считая, что у него слишком мало людей.

Центурион Туллий стукнул своим командирским жезлом по наголеннику, и тот задребезжал. Макрон раздраженно смотрел себе под ноги.

– Что? О, прошу прощения.

Туллий сунул жезл под мышку и поднял глаза на командира когорты, но продолжил тихонько говорить с Макроном.

– Вообще-то я думал, что нас послали сюда ловить Катона и прочих беглецов. Понятия не имел, что мы, оказывается, черт побери, собираемся заодно спровоцировать дикарей на восстание. Он как будто нарочно этого добивается… ублюдок.

– Возможно, он это делает и специально, потому что получил такой приказ, – отозвался Макрон, размышляя вслух.

– Что ты имеешь в виду?

Макрон пожал плечами:

– Ну, я сам не уверен. Пока. Просто мне кажется, это странный способ побудить местных помогать нам.

– Странный? – Старый центурион покачал головой. – Тебя здесь не было, когда мы гнали этих дикарей вдоль реки. Он просто ума лишился.