— Только вы там будьте поделикатнее. Матвей Захарович очень одинок. Сын погиб в самом конце войны, а жена вскоре умерла. Живут они вдвоем с сестрой. Говорят, не очень ладят.

— Нина Капитоновна! — укоризненно покачала головой Зоя Николаевна.

— Не беспокойтесь, Нина Капитоновна. Мы понимаем, — ответил за всех Женька Богданов, и все согласно закивали головами.

Филин жил на той же улице, где стояла наша школа, только выше. Мы нашли дом по номеру, написанному мелом над калиткой. Сам дом стоял в глубине сада и изза старого дощатого набора не был виден. Мы скреблись в калитку, не решаясь постучать громче, и долго ждали, пока до нас донесся скрип открываемой двери и усталый женский голос спросил: «Кто там?»

— Даже собаки нет? — удивился Дурнев.

— Почем ты знаешь? — спросил Себеляев.

— А чего тут знать? Не брешет, значит нет. У нас у Дорфманов мимо ворот пройдешь, так полдня потом собака брехать будет.

— Кто там? — теперь голос был рядом, за калиткой.

— Мы к Матвею Захаровичу, ученики, — вразнобой ответили мы.

Звякнул засов, и калитка отворилась. Немолодая уже женщина с грустными карими глазами, очень похожая на Филина, стояла перед нами. Тот же взгляд, как бы исподлобья, хотя она и была без очков, тот же крупный, но правильный нос. Изпод простенькой ситцевой косынки, завязанной узлом сзади, выбивались темнорусые с проседью волосы. У Филина волосы были белыми как мел, которым он писал на доске условия задач, но, наверно, раньше они были вот такими темнорусыми, как у сестры.

— Проходите, я ему скажу, — в голосе женщины было удивление. Она пошла вперед, у дверей обернулась:

— У нас, кстати, в доме колокольчик. Нужно было подергать за проволочную петлю справа от калитки.

Действительно, через весь сад от забора тянулся тонкий проволочный шнур. Мы просто не заметили проволочную петлю у калитки.

— Подождите минуточку! — сказала женщина и ушла в дом.

Мы огляделись. Весь сад состоял из нескольких яблонь и ягодных кустов вдоль проволочной ограды, отделявшей соседние участки слева и справа. Вдоль дорожки еще стояли цветы: коготки, бессмертники, и чудом держались астры. Дорожку, вымощенную когда-то давно красным кирпичом, который высыпался от времени, устилали жухлые листья. Домик был невелик и стар. Крыша под железом, но облезлая, оттого что ее давно не касалась краска. Фундамент чуть просел, от чего и двери, и окна покосились. Стекла в окнах были вставлены местами из половинок, а стыки замазаны для тепла замазкой. За домом угадывался небольшой огородик, вряд ли больше двадцати метров в длину: нам виден был тупик из редких, черных от времени, досок.

— Входите! Матвей Захарович вас ждет. Только он просит извинить его. Ему нельзя вставать.

Мы не заметили, как открылась дверь, и к нам снова вышла сестра Филина. Она провела нас через сенцы, где в беспорядке, на небольшом квадратном столе, на полу, на стульях стояли пустые банки, бутылки, а в углу теснились мешки, наверное, с картошкой, приготовленной для засыпки в погреб, в комнату с низким потолком, до которого каждый из нас мог дотянуться рукой. В углу стояла железная узкая кровать, на которой полулежал на высоко поднятых подушках наш Филин. Нижняя рубаха (к таким рубахам солдатам выдают кальсоны с тесемками внизу у щиколоток) белела в тускло освещенной одним окном комнате.

— Здравствуйте, Матвей Захарович! — ребята неловко поздоровались и замолчали, не зная как вести себя дальше.

— Здравствуйте, здравствуйте, орлы! — голос Филина будто смазали елеем. Он звучал вкрадчиво и ехидно. — Пришли все же! Не испугались!.. Это кто ж тут у нас? Ну, конечно, Богданов, Третьяков, Анохин. И Дурнев тут, и Аникеев, и Себеляев… — Теперь в его голосе было удовлетворение.

— Матвей Захарович! — начал Богданов. — Мы просим у вас прощения за наш дурацкий поступок. Мы сознаем, что поступили подло.

— То-то, что подло. А ты, Богданов, выходит, за всех отдуваешься. Вон как у тебя лихо все получается, «осознали», «поступок». Прямо, как на собрании. Ты-то этого не делал, небось? — Филин дышал тяжело. Видно, говорить ему было трудно.

— Не делал! Но…

— Это я подпилил ножку! Я не думал, что все так выйдет, — тихо сказал Аникеев.

Ребята изумленно глядели на Аникеева, а он стоял бледный, с дрожащими губами, и слезы готовы были брызнуть из наполненных глаз.

— Простите меня! — и он, не дожидаясь, что скажет Филин, бросился вон из комнаты. Что-то громыхнуло в сенях, хлопнула дверь.

— Остановите его. Скажите, что я на него не сержусь.

Дурнев кинулся было за Аникеевым, но вернулся тут же и сказал:

— Не догнать. Он уже по улице бежит.

— Вот вам и Аникеев! — сказал растроганный Филин, — А ведь это поступок!.. И главное, что сам!

— Матвей Захарович, — загалдели ребята разом. Мы вас любим. Не уходите от нас.

— Вера! — позвал Филин.

Вера не услышала, и Пахом сходил за ней.

— Вера, принесика этим замечательным хлопцам яблочек.

— Пахомов! — удивился вдруг Филин. — Это кто ж тебя так разукрасил?

— Да так! — Пахом поспешил закрыть ладонью фингал под глазом и отступил ближе к двери, где потемней.

— Это они с Аникеевым подрались, — проговорился Себеляев, и запоздалый толчок в бок не успел остановить его.

— Ах, вот оно что! — понял Филин и перевел разговор на другую тему, чтобы не смущать Пахомова.

— Как там в школе? Кто ведет математику? — поинтересовался Филин.

— У нас вместо математики физика.

— Это плохо, — нахмурился Филин.

— Поправляйтесь скорее, Матвей Захарович.

— Постараюсь, — усмехнулся грустно Филин. — Стар я уже. Поправиться хочу, да организм мне плохо помогает. Не справляется… А где же остальные? Я не вижу Агаркова, Семенова.

— Мы, Матвей Захарович, решили, что всем идти неудобно. Мы делегацией.

— Молодцы все же, что пришли. А вот и яблоки.

В комнату, улыбаясь, вошла сестра Филина. Она несла большую вазу спелого «штрифеля».

— Ешьте, не стесняйтесь, — сказала тетя Вера, и мы степенно, не торопясь, потянулись за крупными с аппетитными малиновыми полосками фруктами.

Домой мы летели на крыльях. Нас переполняла тихая радость от хорошего поступка и желания совершать только доброе.

Глава 16

«Артисты из Москвы». Фокусник. Представление в школе. Я теряю контроль.

В школу приехал фокусник, и Кобра собирала с учеников по трояку, чтобы заплатить за представление.

К нам всегда приезжали артисты из Москвы. Даже лектор, выступавший у нас с лекцией «О захватнических планах империализма», был из Москвы, Фотограф, снимавший школьников по случаю окончания шестого класса, тоже был из Москвы.

Однажды школу посетил поэт, из Москвы.

Поэтов мы знали только тех, которых проходили. Их было немного: Пушкин, Лермонтов, да Некрасов. Еще Кольцов, Фет,