скипидаром. Красками исполнены радужные оболочки, а Ольга остается у меня до середины августа. К тому времени Андре обещал съехать с парижской квартиры и уладить дела с разводом.

После отъезда Ольги вновь образуется пустота. Днем я пишу портреты животных. Три волнистых попугайчика сидят на голове сильно сдвинутой по фазе птицелюбки. Вид у нее блаженный. Но вот наступает вечер, и я делю пиццу с ведущим программы по другую сторону телеэкрана.

Себастиан все еще не отпускает меня. Сколько ж моему сердцу томиться в заложниках, ведь выкуп уже выплачен?! Всякое утро я просыпаюсь в половине пятого, словно бы от толчка, от бесконечных кошмаров и жуткого ощущения, будто я свернула не в ту сторону. Будто пропустила дорожный указатель.

Даже самые уродливые наши соседи по кварталу женятся и выходят замуж. Их обожествляют, им дают ласковые имена, им моют голову. Они делят друг с другом всю свою жизнь, а мы с Ольгой встречаем лишь мужчин, напоминающих чемодан с двойным дном.

Когда я узнала, что бесплодна, мне и тридцати не исполнилось. Я, может быть, и успела бы заиметь ребенка от Себастиана, если б знала, что времени у нас с ним больше не будет. Единственное, в чем я вырвалась вперед, так это преждевременный климакс.

Подумать только – пройти прямиком от недозрелого подростка до аномально ранней менопаузы. Ужас перед внезапной смертью и гибелью ноет в позвоночнике. Картинки согбенных спин подкарауливают меня по ночам. Страх спит с открытыми глазами.

Неужели я сама ответственна за то, что род мой заканчивает свой путь так, словно бы кто-то резко ударил по тормозам? После всего, через что прошли мои родители, оказаться в таком вот настоящем? Распиленные дамы, романтические торговцы и укротители голубей. Да что там, начиная от кроманьонца, обрабатывавшего примитивным резцом кремень и кости, до молодых людей в кроваво-красной униформе, ходивших на поле боя в штыковую атаку, но успевавших оказаться в безопасности под крылышком половозрелых девушек, чье потомство волшебным образом избежало чумы и холеры… И так далее и тому подобное.

В самые черные мои моменты трудно верить во что-то иное, кроме как в то, что биология больше не преподнесет мне сюрпризов.

Дверцу в бесплодие я открываю чрезвычайно редко. Разве что в декабре останавливаюсь перед витриной маленького гренландского магазинчика, где продают красные перчатки из тюленьей кожи для трехлетних малышей.

В наше общее с Себастианом время я жутко боялась, что увеличенное сердце заберет его у меня. И порой на миг старалась представить себе, что́ я буду чувствовать, если он умрет. Готовилась к тому, что нам, возможно, не удастся прожить сорок лет вместе. Но никогда не думала, что он просто разлюбит меня. Как такое может случиться? Ведь у нас с ним Вечная Любовь.

В Париже Ольгу, как и всегда, не поймать. Наконец я покупаю билет на ее выступление в Opéra Garnier. Первый ряд, в центре. Уж теперь-то, черт возьми, она меня наверняка заметит. Андре уже больше не дирижирует оркестром, он нашел себе работу в Японии.

На сей раз сестра моя выбрала lieder Рихарда Штрауса, совершенно новый для нее репертуар, в который она окунулась с головой.

Длиннорукая Ольга Совальская выходит на сцену под гром аплодисментов. Она кивает дирижеру и становится перед оркестром в своем изумрудно-зеленом платье из тафты. Закрывает блестящие от белладонны глаза и наполняет воздухом легкие.

Сама Ольга не может взлететь к небесам, но голосу ее это под силу. Исступленная мольба, обращенная к Богу, о том, что он должен, просто обязан существовать. Умоляющая, неистовая, огненная колибри вырывается у Ольги из груди. В звуках ее голоса, если слушать умеючи, слышится отраженная сверху музыка сфер. Ты рождена не личинкой и не бессловесной овечкой, но человеком с золотым горлом, могущим заставить мир трепетать.

Во время концерта Ольга создает и развивает совершенно новый язык жестов. И переводит на него любовь для тех, у кого отсутствует поэтический слух.

Ольга замечает меня и начинает светиться еще сильнее. После концерта она приглашает меня на бокал шампанского в Le Loup, осыпает поцелуями и заставляет оставшуюся часть недели пожить у нее в квартире, где всячески меня ублажает, где всегда полно гостей и льется громкий смех.

* * *

Ольгин автомобиль – это совершенно отдельная история.

Да, Андре оставил ей квартиру на рю де ля Рокетт и небольшую сумму денег. Но Citroёn DS цвета крем-брюле, с тонированными стеклами, он ее собственный. Она приобрела его у какого-то мужичка цыганской внешности за две тысячи франков несколько лет назад.

– Кстати, ты знаешь, что DS читается как Dе́esse, что значит «богиня»? – замечает она.

Но теперь «богиня» начинает потихоньку разваливаться. Деталь за деталью. От бокового зеркала осталась только половина, а правая дверь не открывается. Так что гостей водителю приходится вежливо пропускать на пассажирское кресло и обратно. На заднем сиденье валяются пустые бутылки из-под шампанского, кучи неразобранных нот и платья из тафты с недостаточно длинными рукавами. К ним следует добавить ослепительно красивую Клодель, лающую как безумная. А еще плед – на случай если машина встанет напрочь на дороге в середине февраля. Уж сколько раз сестру мою останавливали французские полицейские, желая выяснить, не живет ли она в этой своей консервной банке.

Мы застреваем в пробке неподалеку от Эйфелевой башни, и тут из-под капота начинает валить дым.

– Ты небось забыла проверить масло и воду? – Я не могу удержаться и смеюсь в голос.

Ольга резко бьет по тормозам. Вылезает из машины и открывает капот, громко крича и размахивая руками. Дым валит уже со страшной силой, и мотор окончательно издыхает.

– Merde! Дерьмо, сволочь!

Я не могу выбраться наружу и только слышу какое-то инфернальное гудение клаксонов вокруг нас, а Ольга все продолжает сыпать ругательствами:

– Merde, херня, шопа! Засранцы!

И только Клодель сохраняет полное спокойствие и свой красивый профиль.

Вскоре к нам подъезжает полицейская машина, из нее вылезает жандарм.

– Мадемуазель, вы перекрыли всю дорогу, это не дело.

– Но, merde, что мне было делать? Из машины столб дыма валил, а потом мотор вообще сдох. Morte[161], капут!

– Какого цвета был дым, белый или черный? – задает жандарм профессиональный вопрос. У него довольно симпатичное лицо.

– Понятия не имею. Мы же не папу римского[162] выбираем, верно? – отвечает Ольга, и глаза у нее сверкают, точно воды Каттегата в полнолуние.

Полицейский бросает на нее взгляд, потом еще один, затем наклоняется к ней и коротко улыбается.

– Вам придется записать ваш адрес здесь. А