– Но ты, венн, наверное, тоже странствовал немало, а потому согласишься со мной: всякий обычай хорош для той жизни, к которой привычен народ, его породивший. Так и тут. Вольно вам, веннам, не одобрять спешки, когда живёте в лесу и нового человека видите однажды в полгода…

Уж прямо – в полгода. Раз в месяц, а то даже и чаще, обиделся Волкодав и… вспомнил. И спросил себя, чего, собственно, ради они с Эврихом потащились в Кондар. Неужто нельзя было облюбовать другой город, хотя бы и за Змеевым Следом?…

– Три лета тому назад, – проговорил он медленно, – твой батюшка был уже умудрён годами, но обещал жить и здравствовать ещё долго. И я рад, что у его мудрости есть достойные воспреемники.

– Тот раз ты отверг предложение, от которого у многих слюнки бы потекли, – усмехнулся Кей-Сонмор. – Что ж, мы с тобой гуляем по разным тропинкам, а лес большой… Скажи-ка лучше, выручишь ты моего побратима? Жене его защитник потребен.

Волкодав подумал о письме наёмника Гарахара, отправленном галирадцу Неклюду. Тут дождёшься, ещё станут доискиваться, отчего не явились в Кондар шестеро лиходеев. А потом вернётся Кавтин, застрявший в Четырёх Дубах из-за покалеченного братишки, и государь Альпин, завершив Объезд Границ, пожелает проведать маленького любимца. А там, чего доброго, поймают беглого Сенгара, вздумавшего сунуться обратно в Кондар… «Венн? Какой венн? Уж не тот ли, что возле Засечного кряжа жену от мужа увёл?…» Не получалось неприметной жизни, хоть плачь. Волкодав хмуро подумал, что служба у горбуна всяко окажется денежней, чем в «Зубатке», – кто ж к другому хозяину пойдёт, заработок теряя! А значит, кошелёк будет наполняться скорее, приближая покупку места на корабле. Однако для начала он всё же спросил:

– Что за беда грозит твоей жене, почтенный мастер?

Деревянный меч размеренно возносился над головой. Вдох! Живительная сила, струившаяся с позолоченных солнцем небес, втекала сквозь дубовый клинок и проникала в ладони, чтобы искрящимся потоком излиться в низ живота. Выдох! Послушные ноги делали шаг, бросая тело вперёд, тугая пружина воспринятой силы стремительно разворачивалась, возвращаясь сквозь руки обратно в кончик меча, и меч летел, рассекая невидимые препоны, чтобы наконец отдать всё и замереть, глядя чуть вверх. Новый вдох!…

Дубовый клинок, один из двух, повсюду ездивших с венном, имел закруглённые лезвия в полтора пальца толщиной. На первый взгляд лезвия выглядели безобидными – подумаешь, деревяшка! Чтобы понять ошибку, достаточно было послушать, как они свистели, взлетая и падая в руках Волкодава. Самый недоверчивый мог попросить у него меч и попробовать повторить.

Босые ступни венна скользили по утоптанной, засыпанной крупным песком площадке посередине небольшого садика. Именно скользили, словно по мокрому льду, не тревожа красноватых песчинок.

– Нас тоже учили такой походке, – сказала Виона. – Но только для плясок, а не для сражений. Вот, смотри!…

Вытянув из волос длинную шёлковую ленту, она поднялась с плетёного креслица и, расстелив ленту по земле, быстро пробежала по ней.

– Видишь?

Движения молодой матери ещё далеко не обрели прежней девичьей лёгкости, а ножки, привыкшие ступать босиком, были по настоянию заботливого мужа заключены в мягкие замшевые башмачки. Однако на шёлковой ленточке не возникло ни складки.

– У тебя так не получится! – Виона проказливо показала Волкодаву язык.

– А вот и получится! – сказал он хозяйке. В такие мгновения он чувствовал себя мальчишкой. Нет, не тем озлобленным, диким и опасным юнцом, которого маленькая седая жрица пыталась учить Любви. Настоящим мальчишкой. Смешливым сорванцом. Навсегда, как ему раньше казалось, погибшим в свою двенадцатую весну. А вот теперь выяснилось, что добрый малец попросту спал, уязвлённый колдовским ледяным жалом. Волкодав, ничего подобного от себя не ждавший, изумлённо следил за его неуверенным пробуждением.

– Глянь вот!

Опустив меч, он на одной ноге пропрыгал по разостланной ленте, не помяв тонкого шёлка.

– Тоже мне! – хмыкнул он в бороду, с торжеством косясь на Виону. И добавил с дружеской подковыркой: – Девчонка.

Она в самом деле была совсем ещё девчонкой. Волкодав плохо определял возраст, но нипочём не дал бы Вионе больше семнадцати. А уж вела она себя в точности как ровесница мальчонке, которого он с таким удивлением в себе обнаружил. Слишком рано выдернули её из детства в беспощадную взрослую жизнь. Танцовщица в храме, беглянка, рабыня, выставленная на торг… И вот теперь, на свободе, под защитой любимого мужа, она как будто добирала упущенное. И кому какое дело, что уже ворковал в люльке её собственный сын…

Вот только на поясе у неё висел кинжальчик с драгоценной рукоятью работы мастера Улойхо и длинным прямым лезвием, вполне способным убить. И Волкодав уже выяснил, что Виона владела им очень даже неплохо. Без промаха метала в цель и чертила в воздухе завораживающие узоры. Она объяснила своё умение танцами с оружием, происходившими в храме. Он ей не очень поверил, но допытываться не стал. Главное, сможет хоть как-то себя защитить, если вдруг что.

Он поначалу не испытал большого восторга, когда молодая хозяйка попросила его показать воинские упражнения. И что за радость смотреть, как на утоптанной площадке вертится, скачет, катится через голову и машет мечом полуголый мужик, взмыленный, облитый резко пахнущим потом?… Ко всему прочему, любопытство Вионы заставило его вспомнить службу у кнесинки Елень, и воспоминания были не из приятных. Он даже пообещал себе ответить отказом, если Виона, подобно галирадской кнесинке, захочет у него чему-то учиться. Однако Боги миловали. Если государыню Елень влекло грозное обещание битвы, таившееся в каждом движении кан-киро, то госпожа Виона, насколько он понимал, в первую очередь видела красоту. Красоту совершенства, отточенного столетиями. И даже чем-то схожего с танцами, которым её обучали в храме Богини Вездесущей.

Волкодав служил у ювелира уже несколько седмиц. Если светило солнце, Виона целые дни проводила в саду, возле малыша, что дремал в тени шиповника под присмотром бдительных нянек. Вот и теперь она шалила и дурачилась с Волкодавом, то и дело вызывая его на потешное состязание и мешая должным образом завершить воинское правило. По мнению венна, юной матери следовало бы занять себя чем-нибудь поспокойней – шитьём там, вязанием, – но его мнения не очень-то спрашивали. А сама она… Ну что с неё возьмёшь? Девчонка и есть.

Служба у него пока что была спокойная до неприличия, но бдительности Волкодав не терял. И, как положено телохранителю, первым заметил хозяина дома, вышедшего из двери.

– Госпожа, – сказал он негромко.

На людях Виона покрывала волнистые чёрные волосы нарлакским намётом, а оставаясь среди домашних – убирала по обычаю своей родины. Заплетала во множество мелких косичек и связывала эти косички в толстый пук прямо на темени, так что они валились во все стороны. Когда она побежала навстречу мужу, заплетённые пряди упали назад, покрыв спину до бёдер. Мастер обнял Виону, застенчиво улыбаясь нянькам и Волкодаву. Юная жена была на полголовы выше него. Мастер, сутками не вылезавший из-за верстачка, был до того белокож, что казался бесцветным. Тело Вионы, родившейся на западе Мономатаны, отливало на солнце густой воронёной медью, зеленовато-голубые глаза казались двумя самоцветами в драгоценной оправе. Прожив с нею год в любви и согласии, родив сынишку, Улойхо так и не привык к своему счастью. К тому, что именно он удостоен был первым и единственным постичь её красоту. Ему всё казалось – Боги могли бы найти такому сокровищу хранителя и получше. А ну как Они распознают содеянную ошибку и надумают исправить её?… Если бы мастер мог видеть себя рядом с Вионой со стороны, он понял бы, как распрямляла и красила его любовь.