Во-вторых, решительным бедствием выступал совершенно прогнивший административный аппарат вкупе с чрезвычайно запутанной социальной моделью общества, которые были по своему уровню благоденствия на уровне финансов империи.

Как этим «умирающим и бьющимся в припадках лебедем» управлять, Александр не очень осознавал, и чем больше он перенимал дела, тем больше начинал понимать отца, который фактически самоустранился от большой игры и дал возможность сыну «порезвиться». Дела были настолько плохи, что доходило до курьезов, например, его личная финансовая активность была намного эффективней деятельности целого государства. Финансы пребывали в запустении, администрация сгнила, законы запутанные и во многом давно не отражают насущные реалии, образования, по существу, нет, дорог практически нет, промышленность хуже, чем в какой-нибудь карликовой Бельгии. Словом, сказка – а не страна.

Дверь в камеру со скрипом открылась. На пороге появился незнакомый барону мужчина с керосиновым фонарем в руках.

– Выходи! – Но Александр Людвигович медлил в нерешительности, ему было страшно. Понимая, что этот «товарищ» сам не выйдет, мужчина с фонарем кивнул куда-то в сторону, после чего в крохотную камеру вошли два крепких молодца и подхватили барона под руки. Дальше все завертелось – Александр Людвигович из-за плохого самочувствия не очень понимал и замечал происходящее и пришел в себя только помытый, побритый и переодетый, в каком-то просторном, но несколько затененном помещении Литовского замка. Скрипнула дверь, и вошел кто-то крупный, по крайней мере, уже не свежие доски пола надрывно заскрипели от массы его тела. Барон не оборачивался.

– Александр Людвигович, – Штиглиц вздрогнул от знакомого голоса, – надеюсь, мои люди обходились с вами вежливо? – Неспешными шагами его обошел Александр.

– Ваше Императорское Высочество…

– Величество, – Саша перебил его и выразительно посмотрел в глаза. – Сенат признал подлог Шувалова, и я был не только восстановлен в правах, но и принял престол по праву наследника.

– Неудивительно… – вполголоса произнес Штиглиц, кашлянул и продолжил: – Ваше Императорское Величество, могу я узнать, за что меня задержали? Я всю свою жизнь положил служению Отечеству, и перед смертью, которая уже на подходе от старости ли или от вашей руки, мне хотелось бы знать, за какое такое злодейство меня и мою жену держат в столь неприглядном месте.

– Как? Вам еще не сказали?

– Мне сказали, что я обвиняюсь в государственной измене, но без каких-либо подробностей.

– Александр Людвигович, вы обвиняетесь в попытке проведения государственного переворота, в ходе которого погибла моя семья, мой император и многие мои родственники. – У Штиглица глаза округлились от не то удивления, не то ужаса.

– Но…

– Что «но»? Александр Людвигович, не нужно строить из себя невинную овечку. Ваша связь с Ротшильдами получила полное подтверждение. – Штиглиц поперхнулся. – Мне известно, что всю эту канитель в Санкт-Петербурге финансировали они, а именно лондонский дом при активной помощи из Парижа. Я задержал большое количество исполнителей. – Саша выразительно посмотрел на узника. – И вы хорошо знаете, что у людей без кожи нет более секретов – они рассказывают все, что слышали даже в утробе матери.

Штиглиц содрогнулся:

– Ваше Императорское Величество, вы ведете себя как варвар. Разве можно с людей живьем сдирать кожу?

– Александр Людвигович, вот поверьте, я тоже думал, что нельзя… пока не попробовал. Вы знаете – отлично все сдирается. Главное, не спешить и нормально обеззараживать раны, чтобы «объект» раньше времени не умер. – Саша злобно улыбнулся: – Впрочем, это была шутка. В наше время кожу действительно не сдирают. Это не выгодно, так как человек умирает слишком быстро. Мало ли что, может, пленник солгал или что-нибудь упустил. Я работаю тоньше – вышедшие от меня люди не теряют «товарного вида». Но вот внутри они все сломаны настолько, насколько это возможно. – Снова недобро ухмыльнувшись, Саша продолжил: – Уверяю вас, Александр Людвигович, я в курсе всех ваших проказ. Вы же, наверное, уже знаете, что вас осудили и признали виновным, но я по вашему личному прошению заменил смертную казнь через четвертование на казнь через медицинские опыты. – Лицо барона перекосилось ужасом. – Да, дорогой Александр Людвигович, на вас и вашей жене будут ставить опыты в Научно-исследовательском институте медицины. Вы послужите на благо своей страны.

– Откуда в вас такая ненависть ко мне?

– Ненависть? Отнюдь. Мне лично на вас плевать. Ваше имущество конфисковано, дворянское достоинство и все награды аннулированы, а вы преданы всеобщему презрению и порицанию. Вас уже нет. Даже если я вас выпущу на свободу, никто вам не протянет руки, ибо испугается связаться со столь нечестивым человеком.

– Зачем тогда этот разговор? – Штиглиц с серым лицом смотрел на императора.

– Я хочу вам предложить спокойную жизнь и тихую смерть от старости. За одну услугу.

– Значит, я вам все-таки нужен?

– Вы желательны в этом деле, но при необходимости я смогу обойтись и без вас. Опубликовать ваши дневники от имени той или иной подпольной организации я смогу и сам.

– Мои дневники? Зачем вам они?

– Конкретно ваши дневники мне вообще не нужны. Я опубликую правильные дневники. – Александр улыбнулся. – И даже растерзанным трупом вы послужите моим интересам, желая того или нет. Поэтому я предлагаю вам принять мое предложение и сделать то, что я вас попрошу.

– Что именно я буду должен сделать?

– Я собираюсь приступить к решительной реформе банковской системы Российской империи, а потому вам надлежит написать статью и выступить перед журналистами на пресс-конференции с пояснениями. Все необходимые тезисы, которые там будут отражаться, я вам выдам.

– А как же мое полное общественное порицание и конфискация имущества?

– Сенат рассмотрит вновь открывшиеся факты и признает вашу вину не полной, дескать, действовали вы под давлением. Поэтому смертная казнь будет заменена на конфискацию имущества, сопряженную с лишением дворянства. В свою очередь, я, как император, явлю свою милость и подарю вам небольшой домик с прислугой и пожизненным содержанием в Санкт-Петербурге. Как вы понимаете, выезжать за пределы города вы не сможете. Формально запрета не будет, но если вы это сделаете, с вами незамедлительно случится несчастный случай. Вас устраивает это предложение?

– А что, кроме статьи, я смогу делать?

– Спокойно жить. После статьи вы объявите о том, что разочаровались во многих своих делах, и уйдете на покой. Будете сидеть в своем доме и учиться рисовать. Да. Именно рисовать. Вы же никогда этого не умели, но всегда так ценили. Но ничем публичным вы заниматься не будете. Я бы вас сослал куда-нибудь в Сибирь, но, увы, на нее у меня другие планы.

– А врачи?

– Будут вам врачи. За мой счет.