Умение читать не давало рабам пропуск к свободе, но оно делало для них доступным мощный инструмент угнетателей: книгу. Рабовладельцы (как и диктаторы, тираны, абсолютные монархи и прочие обладатели неограниченной власти) верили в силу печатного слова. Они знали гораздо лучше, чем некоторые читатели: чтение – это сила, которой требуется всего несколько первых слов, чтобы стать непреодолимой. Тот, кто способен прочесть одну фразу, может прочесть и все остальные; еще более важно, что читатель обретает возможность обдумывать прочитанное, действовать в соответствии с этим, придавать словам значение. «Можно играть с каким-нибудь предложением, прикидываясь дурачком. – написал австрийский драматург Петер Хандке. – Отстаивайте себя с помощью этого предложения против других предложений. Именуйте всё, что становится у вас на пути, и таким образом убирайте это с вашего пути. Знакомьтесь со всеми объектами. Превращайте все объекты в (некое) предложение с помощью этого предложения. Вы можете вместить все объекты в ваше предложение, в это предложение; все объекты принадлежат вам. С этим предложением все объекты ваши»[613]. И по всем вышеназванным причинам чтение должно быть запрещено.

Поколения диктаторов знали, что неграмотными подданными управлять проще всего; поскольку нельзя разучиться читать, после того как вы читать научились, следует также ограничивать круг чтения. Именно поэтому книги, как ничто другое из человеческих творений, подвергались гонениям со стороны диктаторов. Абсолютная власть требует, чтобы вся доступная литература была официально одобренной; вместо целых библиотек достаточно сло́ва правителя. Вот что писал Вольтер о книгах в сатирическом памфлете под названием «Относительно ужасной опасности чтения»: «Столь легкий способ передавать свои мысли, очевидно, имеет целью рассеять невежество, кое составляет охрану и спасение всякого благоустроенного государства»[614]. А потому цензура в той или иной форме является логическим следствием любой власти, и история чтения освещена кажущейся бесконечной чередой цензорских костров, в которых сгорали древние папирусные свитки и книги нашего времени. В Афинах в 411 году до н. э. были сожжены труды Протагора. В 213 году до н. э. китайский император Шихуанди попытался покончить с чтением, приказав сжечь все книги в его государстве. В 168 году до н. э. во время восстания Маккавеев была полностью уничтожена библиотека в Иерусалиме. В I веке Август изгнал поэтов Корнелия Галла и Овидия и запретил их произведения. Император Калигула приказал сжечь книги Гомера, Вергилия и Тита Ливия (правда, его приказ не был выполнен). В 303 году Диоклетиан приговорил к сожжению все христианские книги. И это было только начало. Молодой Гете, присутствовавший при сожжении книг во Франкфурте, чувствовал себя так, словно попал на казнь. «Видеть, как наказывают неодушевленный предмет, – писал он, – совершенно ужасно»[615].

Те, кто сжигает книги, пытаются создать иллюзию, что, поступая так, они могут отменить историю и упразднить прошлое. 10 мая 1933 года в Берлине под стрекотание камер министр пропаганды Пауль Йозеф Геббельс обращался к веселой стотысячной толпе, собравшейся посмотреть на сожжение двенадцати тысяч книг: «Хорошо, что сегодня вы бросаете в огонь эти пережитки прошлого. Это прекрасная, великая и символическая акция, которая покажет всему миру, что дух прошлого мертв. Из этого пепла возродится феникс нового духа». Двенадцатилетний мальчик Ханс Паукер, который впоследствии возглавил Институт Лео Бека для еврейских студентов в Лондоне, присутствовал при сожжении и вспоминал, что, когда книги бросали в огонь, произносились речи, которые должны были добавить торжественности происходящему. «Против разрушающей душу переоценки жизненных инстинктов! За благородство человеческой души! Я предаю пламени писания Зигмунда Фрейда», – объявил один из цензоров перед тем как бросить в огонь его книги. Стейнбек, Маркс, Золя, Хемингуэй, Эйнштейн, Пруст, Герберт Уэллс, Генрих и Томас Манны, Джек Лондон, Бертольд Брехт и сотни других авторов удостоились похожих эпитафий.

В 1872 году, чуть меньше чем через двести лет после оптимистического указа Карла II, Энтони Комсток – потомок тех колонистов, которые когда-то возражали против образовательных проектов своего монарха, основал в Нью-Норке Общество искоренения порока, первую цензорскую организацию в Соединенных Штатах Америки. По зрелом размышлении Комсток пришел к выводу, что было бы гораздо лучше, если бы чтение вообще не изобрели («Наш праотец Адам в раю не читал», – заявил он однажды), но раз уж это произошло, его следует регламентировать. Комсток считал себя читателем читателей, который точно знает, где хорошая литература, а где плохая, и делает все, что в его силах, чтобы навязать свои взгляды другим. «Что же до меня, – написал он в своем дневнике за год до основания общества, – то я уверен, что, с Божьей помощью, не стану соглашаться с мнением других людей и сумею твердо стоять на своем, коли буду убежден в собственной правоте. Иисус никогда не сходил с пути истинного из-за общественного мнения, как бы трудно ему ни было. Почему же я должен?»[616]

Энтони Комсток родился в Новом Ханаане, в Коннектикуте, 7 марта 1844 года. Он был крупным мужчиной и много раз на протяжении карьеры цензора использовал свои размеры, чтобы подавлять оппонентов физически. Один из современников описывал его так: «Будучи ростом приблизительно пять футов вместе с башмаками, он при своих двухстах десяти фунтах мускулов и костей выглядит так хорошо, что на вид вы не дали бы ему и ста восьмидесяти. На его могучих, как у Атласа, стальных плечах громоздится бычья шея. Ноги у него короткие и напоминают древесные стволы»[617].

Комстоку было около двадцати лет, когда он приехал в Нью-Йорк с тремя долларами и сорока пятью центами в кармане. Он пошел работать продавцом в галантерейный магазин и вскоре скопил пятьсот долларов, необходимых, чтобы купить домик в Бруклине. Через несколько лет он познакомился с дочерью пресвитерианского священника, на десять лет старше его, и женился на ней. В Нью-Йорке Комсток часто сталкивался с тем, что считал неприемлемым. В 1868 году, когда кто-то из друзей рассказал ему, как был «сбит с пути истинного, испорчен и развращен» некоей книгой (к сожалению, мы не знаем, как называлось это могучее произведение), Комсток купил в магазине один экземпляр, а потом явился вместе с полисменом, чтобы арестовать продавца и конфисковать весь товар. Успех этого первого рейда только подогрел его решимость продолжать в том же духе, и он регулярно принимал участие в арестах издателей фривольностей.

С помощью друзей из молодежной христианской организации, которые собрали для него восемь с половиной тысяч долларов, Комсток основал общество, сделавшее его знаменитым. За два года до смерти он сказал интервьюеру: «За сорок один год, что я провел здесь, я добился осуждения стольких людей, что хватило бы на поезд из шестидесяти вагонов, по шестьдесят пассажиров в каждом, а шестьдесят первый вагон почти заполнен. Я уничтожил сто шестьдесят тонн непристойной литературы»[618].