«Да-да, наше будущее целиком зависит от Нимиша».

Она вспомнила безумный взгляд Нимиша, когда он выбежал из бунгало в ночь, крича что-то о Милочке. «Милочка?» С ошеломляющей ясностью Савита внезапно осознала, что семнадцатилетняя девчонка посягнула на чувства Нимиша, и ее внезапно обуял страх, что она потеряла сына навсегда. Благожелательность к старинным соседям вмиг испарилась. «Бесстыжая! Мотается посреди ночи бог знает к кому, да еще и развращает моего невинного мальчика!»

И все же больше всего Савита опасалась, что Нимиш покинет бунгало насовсем. Ему всегда хотелось завершить образование в Англии, поступить в Оксфорд, ведь для него все бомбейские университеты — не в счет. Савита знала: если сын уедет, он уже никогда не вернется домой. «Будет валяться с постели с этими наглыми белыми девками, примет христианство и начнет есть рыбу с картошкой!» Она отдышалась и поняла: самое главное — чтобы старшенький пустил корни в Бомбее, привязался к дому еще на одно поколение. Конечно, Нимишу всего семнадцать, но уже пора. Надо женить его при первой же возможности.

Савита понимала, что не так-то просто будет добиться его согласия в этом вопросе, особенно теперь, когда на горизонте появилась Милочка. Придется заманить его в ловушку. К счастью, Савита точно знала, как это сделать.

Наконец-то составив план действий, Савита провалилась в приятный, гулкий сон и проспала остаток ночи, не отпирая дверь. Джагиндер с мальчиками ночевали в зале, устроившись на толстых матрасах. Парвати и Кандж, дежурившие первую половину ночи, рыскали по дому с запасом полотенец. Маджи осталась в комнате для пуджи и в конце концов от изнеможения так и заснула на алтаре. А призрак младенца бродил поблизости, еще не догадываясь о том, что его решили уничтожить, и терпеливо ждал, когда же выйдет могущественная глава семейства Миттал.

Пока в темных коридорах Бомбейской больницы угрюмый педиатр наслаждался ночной тишиной и бойкой нянечкой по имени Налини, Мизинчик выпала из окна в мерцающую фантасмагорию тумана, в темное вневременное пространство.

Шептал и стонал ветер, в вышине колыхались пальмы. Безлюдный берег, изгибаясь, скрывался из виду. Целое небо черных грозовых туч держало в заложницах луну. Океанский прибой облеплял ступни жгучей солью. Мизинчик сбросила сандалии и зашагала по песку босиком. Ярдах в пятидесяти длинные деревянные каноэ с лютыми красными очами, нарисованными на бортах, раскачивались на ветру, наблюдая за ней, точно демоны, угодившие в джутовый невод.

Ледяной ветер пронизывал насквозь тонкую хлопчатобумажную пижаму, опоясывая лодыжки свинцовыми грузилами. У ветхого причала опасно кренился ажурный от прорех траулер, подпрыгивая и скрипя от каждой волны. В воздухе разливался жуткий смрад рыбьих внутренностей и гниющих плодов джамболана.

«Я что, спрыгнула? — Мизинчик пыталась сориентироваться. — Где я?»

Несмотря на эти вопросы, мелькавшие в голове, она твердо знала, что не спит и видит кошмарную явь. Откуда-то слышался скрипучий голос — тот самый, что исходил из горла Милочки, когда она увезла Мизинчика с Малабарского холма.

«Другого выхода нет. Я должна пойти на этот голос», — решила Мизинчик.

Зеленые ворота бунгало все утро были крепко заперты на цепь, и сквозь них могла просочиться разве что утренняя газета. В маленькой заметке «Индиан экспресс» говорилось: «Дочь мистера и миссис Миттал, владельцев «Судоразделочного завода Миттала», вчера вечером была благополучно возвращена домой бесстрашным инспектором бомбейской полиции Паскалем. Девочку обнаружили одну на улице и доставили в больницу, где поставили диагноз: пневмония в тяжелой форме». В отдельной статье указывалось, что Милочка по-прежнему не найдена. Арестован подозреваемый — студент колледжа св. Ксавье по имени Инеш Леле. Материал завершался внушительным послужным списком инспектора Паскаля.

Джагиндер уставился на снимок парня, которого видел один-единственный раз в «Азиатике» на Чёрчгейт-стрит, и его кольнула совесть. Зря он назвал Паскалю имя этого пацана. Поначалу беседа не клеилась: инспектор говорил холодно и враждебно, словно допрашивая подозреваемого. «Передайте дело своей племянницы в суд, и оно будет там пылиться даже после смерти ваших детей, — сказал Паскаль, когда Джагиндер попробовал снизить сумму взятки. — В судах и так уже скопилось два крора[206]нераскрытых дел. Если хотите добиться справедливости, придется обратиться либо к нам, либо к уголовникам. Выбирайте».

Сердце у Джагиндера заколотилось, и салунные двери приватного кабинета придвинулись, словно он сидел в камере напротив тюремщика. На секунду он даже подумал, не заявить ли на инспектора в Отдел по борьбе с коррупцией, и затрепетал при мысли, что Паскаля возьмут с поличным. Но если задействовать тамошних ищеек, они лишь притянут нежелательное внимание к семье. Паскаль выругался и встал, собираясь уйти. Тогда Джагиндер быстро толкнул через стол пачку рупий и назвал имя Инеша.

«Глупый мальчишка», — подумал Джагиндер, представив, как Инеш и Милочка сидят за столиком в «Азиатике», застеленным газетами: паренек декламирует беспомощные любовные вирши, а девушка скромно попивает чай. У Джагиндера не укладывалось в голове, как этот невинный, безнадежно влюбленный парень мог надругаться над Милочкой. Но без этого подозреваемого тень пала бы на Мизинчика, да и на всю их семью. Джагиндер сделал вывод, что Паскаль — из тех амбициозных кретинов, что метят на главный пост комиссара полиции. Он мог уничтожить Джагиндера и его семейство, не моргнув глазом. У него даже есть свой человек в газете, как предположил Джагиндер, присмотревшись к фамилии автора статьи. Его наверняка специально наняли для того, чтобы он представлял Паскаля в глазах бомбейской публики подлинной знаменитостью. «Нет, — подумал Джагиндер, — все-таки правильно я поступил».

Он раздраженно сложил газету, сунул ее под мышку, и ему захотелось чашку горячего чаи масала. Но чай разливали теперь по часам. Джагиндер поплелся в дальний гараж, где Маджи устраивала кормежку строго по расписанию. В девять утра — чай, в десять — завтрак. Обед в час, потом в четыре — чай, в семь — ужин, а в девять — снова чай. В промежутках никаких закусок, прохладительных напитков и даже воды. Словом, никакой «самодеятельности».

— Кандж! Кандж! — раздраженно позвал Джагиндер с черного крыльца, энергично расчесывая волосы на груди. — Я хочу чая.

— Сейчас только полдевятого, сахиб, — весьма почтительно отозвался из гаража Кандж, и обнаженная Парвати куснула его за ухо. — Очень сожалею, сахиб, так Маджи велела.

Джагиндер выругался:

— И за что мне это блядское наказание?

Даже сейчас Джагиндер с трудом верил в рассказы Маджи о призраках и прочей ерунде. «В маразм она, что ли, впала?» Но вчера ночью все же произошел один инцидент: груди Савиты. Джагиндер вспомнил, как в горло хлынуло густое молоко, он тогда чуть не захлебнулся и поклялся быть паинькой все четыре адских дня. Это такое испытание — ну как принцессу Ситу испытывали на верность огнем в Рамаяне. Под конец Джагин-деру захотелось очиститься от прошлых прегрешений нынешними страданиями. Поэтому он устроился на ступеньках и без интереса читал о мире за зелеными воротами, то и дело яростно поглядывая на гараж Канджа и Парвати, откуда доносился заливистый смех.