В каждом этнически неоднородном обществе политические противники стремятся манипулировать чувствами национальной солидарности или вражды, используя их в своих целях, и то, насколько они в этом преуспевают, выражается впоследствии не только в относительной численности или благосостоянии той или иной этнической группы, но и в общей модели социально-политической жизни общества. Зоны конфликта могут быть различны по времени и месту. В эпоху Высокого Средневековья на перифериях латинской Европы такими особо важными аренами противоречий служили Церковь, двор правителя и городское общество.

Смешение народов, ставшее следствием перемещения больших людских масс в ходе колониального освоения европейской периферии в эпоху Высокого Средневековья, не всегда означало смешение христиан и нехристиан. Зачастую его результатом становилось общество, в котором тесно соседствовали разные этнические группы, исповедовавшие одну веру — христианскую. Остзидлунг, где немцы расселились на исконно славянских землях, а также кельтские районы Британских островов, которые в эту эпоху населили англичане и другие эмигранты из Западной Европы, представляют собой те два региона, где этническая пестрота сочеталась с религиозной однородностью общества. Здесь межнациональные противоречия не усугублялись расхождениями в вере и церковной практике.

В тех районах, где в тесном соседстве жили христиане, говорившие на разных языках и имевшие разные правовые устои, ареной межэтнического соперничества становилась сама Церковь. Здесь поистине разыгрывалось самое драматическое противостояние, и причины тому налицо. Церковные должности были весьма доходны, означали реальную власть и представляли несомненное поле для осуществления амбиций. Еще более значительным был тот факт, что духовенство, являясь авторитетом в сфере отправления культа, морали и образования, фактически получало право говорить от имени всей общины или группы. Отдать место своих проповедников и пасторов чужакам, говорящим на иностранном языке, было равносильно тому, чтобы лишиться голоса и твердого национального самоопределения. Кроме того, специфические условия подбора клерикальных кадров придавали необычайную нестабильность всему процессу церковной колонизации. Поскольку в принципе такие назначения осуществлялись по заслугам, а не по наследству, то церковная иерархия оказывалась открыта для кандидатов нового типа. Войти в круг светской знати можно было посредством купли-продажи, брака или бенефиция, но во всех случаях на это требовалось время. Что касается постоянно пополнявшегося бюрократического аппарата, каковым, по сути, являлась церковь, то тут при определенных обстоятельствах этнический состав должностных лиц мог меняться намного быстрее.

Церковь была растущим образованием, ей требовалось расширять свой штат и определять, пригоден ли каждый потенциальный кандидат на тот или иной пост. Ежегодно выносились тысячи решений по поводу новых назначений в конкретную епархию, пребенду, аббатство или приход. Здесь должны были учитываться несовпадающие интересы местных религиозных общин и знатных родов, монашеских орденов и отдельных прелатов, королей и папства. Был выработан целый набор критериев, по которым кандидат мог допускаться на церковную должность. Учитывались такие аспекты, как личная свобода, легитимность, физическое здоровье и возраст. В областях, о которых мы сейчас ведем речь, то есть в подвергшихся колонизации окраинных районах католического мира, к этому набору критериев добавлялась еще и этническая принадлежность кандидата.

Церковь была не обычным институтом, а открыто претендующим на особое предназначение. Вот почему всякая борьба за кресло в церковной иерархии сопровождалась рассуждениями о долге духовенства, особенно той его части, которой вверялась забота о душах верующих. (Подчас, впрочем, такие декларации преследовали исключительно тактические цели.) Поскольку долг пастора подразумевал чтение проповедей, исповедь, утешение, совет и порицание, то исполнить его эффективно было под силу лишь священнику, способному общаться с паствой на ее родном языке. Как правило, этот принцип не подвергался сомнению. Хронист Герлах Мюльхаузенский сетовал, что в 1170 году руководить Пражской епархией был поставлен немец, «абсолютно не владеющий чешским языком». Автор относит факт его назначения за счет родственных связей кандидата с королевой Богемии, ибо «сами они [выборщики] по своей воле ни за что бы не избрали иностранца, не знающего их языка». Напротив, Козьма Пражский обращал особое внимание на то, что немцы, избираемые на епископский престол в X веке, «владели славянским языком в совершенстве» либо «были ему в совершенстве обучены». Когда Геральд Валлийский примерно в 1200 году предложил свою кандидатуру в епархию св. Давида, он заявил, что «собрание каноников св. Давида ни за что не утвердит того [кандидата], кто не владеет языком их народа и не сможет читать проповедь или исповедовать без переводчика». Известный астролог Майкл Скот, которого папа римский выдвинул на престол ирландского архиепископства Кэшел, нашел благовидный предлог, чтобы отказаться от предложения: он заявил, «что не знает языка этой страны».

В тех регионах, где жили бок о бок носители двух или более языков, идеальным вариантом становились двуязычные священники и проповедники, как «брат Петр, он же Нарр, проповедующий на всех наших языках», чья деятельность в Богемии пришлась на XIV век. В отдельных случаях владение двумя языками и вовсе становилось условием получения той или иной церковной должности. Так, в 1293 году, когда принималось решение о строительстве церкви св. Марии в предместье Баутцена (Верхний Лаузитц), было специально оговорено, что священник «станет в вечернее время ухаживать за теми, кто болен или лежит на смертном одре за пределами города или в окрестных деревнях. Следовательно, приходский священник должен владеть как немецким, так и славянским языком. Если окажется, что он не знает славянского, то при нем должен быть помощник-славянин». Далее документ регламентировал распределение пожертвований.

Попытка найти иное решение проблемы лингвистически пестрой общины была предпринята в начале XIII века в Щецине, где немецкие купцы и ремесленники жили вперемежку с местным поморянским населением. Было установлено правило, что «все немцы, живущие внутри крепостной стены… должны принадлежать к приходу св. Якоба… но славянам внутри крепостной стены надлежит ходить в церковь св. Петра». Разделение не было абсолютным, поскольку сельское население было предписано и к тому, и к другому приходу, и договор не имел долгой жизни. Для нас существенна сама попытка деления паствы не по территориальному, а по этническому принципу, что должно было способствовать формированию моноязычной общины прихожан, по крайней мере в случае славянского прихода св. Петра. Аналогичный пример деления жителей на разные приходы по языковому признаку имел место в чешском городе Чески-Крумлов (Крумау), где в XIV веке служили «Иоганн, проповедник немцев», и «Николай, проповедник чехов».