Сохранилась история, одна из тех, в подлинности которой трудно быть уверенным. 1703 год, штурм Нарвы. Перед каждым проломом в стене — груды трупов — гвардейцев Петра. Многих Петр знал лично, со многими был дружен.

И Петр заплакал, глядя на эти еще теплые груды мертвецов.

Борис Петрович Шереметев подошел сзади, положил руку на плечо царя. Пятидесятилетний приласкал тридцатилетнего. «Не плачь, государь! Что ты! Бабы новых нарожают!»

Комментариев не будет.

2. Итак, ценится не созданное трудом, а обладание чем-то природным. Обладать чем-то природным — это ценится высоко! И в то же время поразительно малое значение придается труду.

Природное, натуральное ценнее и важнее созданного человеком. Поэтому все, связанное с пассивностью, с экстенсивным отношением к действительности, положительно эмоционально окрашено и высоко ценится в обществе.

«Простой человек» — это у нас до сих пор звучит как комплимент. Как раз интенсивно жить — это по российским понятиям глубоко не правильно. «Деловой!» — вполне определенно слово отрицательной окраски.

3. Режим сельскохозяйственного года заставляет работать на рывок.

Такой режим труда вообще очень уважается и ценится уже и в тех сферах, где труд вполне можно распределить равномерно. Сколько насмешек вызывает у россиян привычка работать по часам, ритмично отдыхая или обедая в точно установленное время! Россиянам действительно удобнее сделать яростный рывок, а потом остановиться и уже долгое время не делать решительно ничего.

Россиянин до сегодняшнего дня неколебимо уверен, что все можно решить через безумный рывок. Что отставание по времени, утраченные возможности, сделанные глупости могут быть и невосстановимы. Ничево! Сделаем рывок, и все в порядке! Россиянина крайне трудно отвлечь от любого, самого пустого развлечения потому, что «пора работать».

И не потому, что он ленив. Он уверен, что наверстает упущенное во время рывка, а осуждается как раз «деловой» и «гоношистый» человек, который разбивает компанию, суетится и мешает остальным пить чай и курить, чтобы идти работать.

На рывок работать невозможно везде, где необходима строгая технологическая и исполнительская дисциплина.

И потому все наукоемкие технологии и сложные производства вызывают внутренний протест и эмоциональное осуждение россиянина.

Из традиции работы на рывок вырастает и судьба, индивидуальная жизнь на рывок.

И жизнь общества — на рывок. И государственная жизнь.

И сама история — на рывок. А делается история на рывок людьми, живущими как в затяжном прыжке, работающими по 20 часов в сутки, не видящими неделями собственных детей и органически не способных понять, что они обедняют самих себя, собственную жизнь.

Выдумка большевиков? Но таковыми были и сподручные царя Ивана Грозного — самого русского, самого православного царя за всю историю Московии. И Петра I.

И очень многие соратники Александра I и Александра II.

4. Неизбежным следствием изоляции страны и переживания всего, умершего в других странах, становится архаика. Северо-Восточная Русь — невероятно отсталый регион славянского мира. Племенные мифы, племенные представления, давно умершие в других местах, здесь благополучно сохраняются так долго, что начинают уже казаться не признаком отсталости, а проявлением некоего национального духа, культурной специфики или загадочной русской души.

Россиянин и в XVII, и в XIX, и даже в XX веке культивирует представления о том, что человек должен входить в некую общность, что находиться вне общности не правильно и едва ли не аморально, что человек и оценивается по тому, к какой общности принадлежит и какое место в ней занимает.

Реально россиянин даже в XIV, не говоря о XVII веке, живет в мире сущностей, несравненно более сложных, чем род и племя. И его племенные представления естественнейшим образом переносятся на государство, религию, народ, на государственную политику и на отношения людей. И даже иноземцев судят по тому, насколько они хороши по представлениям родоплеменного общества. Хорош, естественно, только тот, кто умеет вести себя по нормам времен вторжения тевтонов в Галлию, взятия славянами Топера и вандалов, срывающих в Риме с храмов позолоченную черепицу.

5. Еще одна важнейшая особенность, без которой трудно понять Северо-Восточную Русь, — ее провинциализм.

Когда у людей нет реального представления о происходящем в мире, о его масштабах и о действительно важных событиях, представления о самих себе, говоря мягко, искажаются.

В одном из писем к первому президенту США Георгу Вашингтону некто писал: «Весь мир с нетерпением следит, продадите ли вы акции этой компании!».

На русском северо-востоке так же наивно были уверены, что «весь мир» только и делает, что следит, как поступит один князь (чаще всего — еле заметный князек) по отношению к другому, или какие важные для всего человечества решения примет вече города или городка. Воистину, «весь мир следит за тем, будете ли вы брать по одной или по две беличьи шкурки с воза товаров»!

Впрочем, и по сей день жители Российской Федерации свято убеждены, что в их стране происходит нечто невероятно значимое. Это представление о своей важности и ценности, от которого за версту разит самым кондовым провинциализмом и комплексом неполноценности, очень важно для многих россиян. А на попытку показать истинное место Российской Федерации в современном мире (Что поделать? Очень скромное место) они реагируют чисто эмоционально: уходом в истерику, в дурное расположение духа или в прямую агрессию.

Эти люди толком не знают всего остального мира за пределами своих единоплеменных лесов и с легкостью необычайной приписывают ему самые невероятные вещи. Так средневековые географы, несколько веков отрезанные от всего мира, кроме закоулков родной Баварии или Аквитании, непринужденно рисовали «живущих» в Африке лемний с глазами на груди, обитающих на Северном полюсе одноногих людей, копающих индийское золото «муравьев ростом с большую собаку», столь замечательно описанных Хоттабычем.

Но ведь такими же фантастическими представлениями о внешнем мире жила Московия и после того, как весь мир уже вышел из Средневековья. «Говорят, такие страны есть…, где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят.

В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой — салтан Махнут персидский; и суд творят… они надо всеми людьми, и что ни судят они, все не правильно.

И не могут они… ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. А дальше земля есть, где люди с песьими головами…». У меня нет причин сомневаться, что такого рода диалог полуграмотной странницы Феклуши и сенной девушки Глаши был вполне возможен. А. Н. Островский всегда точен в своих описаниях и вовсе не возводит напраслины на своих героев — купцов XIX века. Его герои, между прочим, современники героев Жюля Верна и Фенимора Купера.

Впрочем, самые фантастические представления о внешнем мире были обычны и для полуизолированного СССР.