на диктате закона, «как переходной фазе между диктаторским государством и конституционным государством»; на следующий день Дёниц объявил о том, что пришел конец единству государства и партии. «В результате в течение нескольких дней были предприняты эпохальные меры, которые следует рассматривать как основу намеченного нами дальнейшего развития. Вряд ли мне необходимо подчеркивать, что торжественное провозглашение правового государства подразумевает фундаментальное осуждение методов, вызвавших столь бурную критику как внутри, так и извне». Поскольку многие годы Шверин фон Крозиг служил государству, в котором закон ничего не значил, это заявление совсем не выглядело убедительным — точно так же, как и его ссылка на свободу и достоинство человека в речи от 2 мая. Газета «Нью-Йорк тайме» от 7 мая заметила, что союзниками столь полный отход от прошлого и поворот в германской политике будут восприняты со скептицизмом. Также следует помнить, что Шверин фон Крозиг мысленно представлял себе необходимость подобных заявлений в случае виртуального правительства Гиммлера.

Декларативный характер этих заявлений четко просматривается, если сравнить их с обращением к германскому народу Бека, в котором упоминается «величие закона» и предлагается искупить вину за преследование евреев и за преступления, совершенные на оккупированных территориях. По этим вопросам рейхсканцлер Дёница не произнес ни слова — и это неудивительно, потому что несколько членов правительства, включая его самого, хотя и не были фактическими участниками преступлений, но принимали прямое или косвенное участие в административных мерах, направленных на дискриминацию евреев, исключение их из общественной жизни или их депортацию. Однако именно сейчас из американских газет, доставленных фон Фридебургом из штаба Монтгомери, в Фленсбурге стали известны подробности о концентрационных лагерях, а 9 мая Порт Кэптин сообщила об ужасных условиях на корабле, перевозившем заключенных из концентрационных лагерей. Дёниц и Шверин фон Крозиг почувствовали, что надо что-то предпринимать. Рейхсканцлер докладывал Дёницу в письме, утверждая, что «если в концентрационных лагерях или в связи с арестами случались такого рода события, несовместимые с общепринятыми нормами закона и морали или чувствами достойных людей, то об этом в Германии знали лишь немногие». Это нужно заявить четко, но одного заявления будет недостаточно. Немецкий народ хочет «сам провести чистку в своем доме». Шверин фон Крозиг предложил предоставить Верховному суду рейха исключительные права в этой области.

И еще в одном месте того же письма звучит требование «провести чистку в общественной жизни». В последние годы, утверждает Шверин фон Крозиг, вопреки всем моральным и юридическим принципам некоторые лица бесстыдно набивали свои карманы. Необходимо создать специальную комиссию для расследования этих злоупотреблений.

Факт, что одним духом Шверин фон Крозиг смог упомянуть и о наказании за «преступления против человечества», и о таких нарушениях, как незаконная растрата, выдает безнадежную «путаницу в самых элементарных вопросах морали».

Письмо Эйзенхауэру с предложением поручить Верховному суду рейха выносить наказания виновным, включает в себя следующее: «Немецкий народ единодушно и с возмущением осуждает злоупотребления и жестокости, о которых сообщают союзники; они несовместимы с принципами его образа жизни и с его чувством морали. Ради удовлетворения истинного и неизменного чувства законности в умах немецкого народа совершенные преступления должны быть наказаны незамедлительно и со всей строгостью».

Из уст того, кто так долго был министром финансов Третьего рейха, ссылка на «неизменное чувство законности» может звучать странно; однако предложение о том, чтобы эти преступления рассматривались в германских судах и в соответствии с германскими принципами права, было неоспоримым — даже Гарделер, а также антифашистский «кружок Крейзау» (его лидером был расстрелянный в начале 1945 г. граф Хельмут Джеймс фон Мольтке. — Ред.) рассматривали это как базовый принцип, хотя последний пошел еще дальше и требовал создания международных юридических стандартов. Однако чего здесь не хватает, так это чувства стыда или шока, которые должен был испытывать нормальный человек, узнав о таких зверствах. Чтобы это суждение не казалось жестоким, сравните письмо Шверина фон Крозига с декларацией Герд ел ера по поводу Атлантической хартии декабря 1942 г., в которой есть эти строки: «В Германии должна быть восстановлена власть закона и порядочности. Все, кто совершили преступления или правонарушения, будут без исключения призваны к ответу германским народом в соответствии с принципами закона. К сожалению, за многое из того, что произошло, не может быть никакого искупления. Германский народ держат в неведении. Когда он узнает обо всем этом, то будет считать своим естественным долгом облегчение страданий. Ему придется пронести через историю свои мучения — оттого, что его имя будет навеки связано со страшными событиями и с нарушением всех правил и приличий».

Продемонстрированное Дёницем и его рейхсканцлером отсутствие этого чувства проистекает из ряда взглядов и убеждений, характерных для того времени.

1. Считалось, что такие доклады относятся к изолированным случаям — это четко видно в письме Дёница Шверину фон Крозигу. Такие случаи, как тогда полагали, должны рассматриваться в соответствии с существовавшими юридическими нормами.

2. Заключенные концентрационных лагерей считались людьми, «серьезно отягощенными преступлениями и морально развращенными личностями», «преступниками и дезертирами»; для таких «антисоциальных элементов» Дёниц считал заключение в лагерях оправданным, хотя он решительно выступал против нечеловеческих условий. Действительно, гроссадмирал подготовил обращение к вермахту, выдержанное в этом духе, но его публикация была запрещена генералом Руксом. Оно близко к тому, что было выпущено командующим кригсмарине, в котором говорилось, что ВМС не имеют ничего общего со всеми этими лагерями, что «содержание профессиональных преступников в заключении в военное время» правильно, но что злоупотребления и излишества, «которые явно имели место», должны быть осуждены самым серьезным образом. Командующий «Юго-западом» генерал Фитингоф и генерал-полковник Десслох, исполнявший обязанности командующего «Западом», также опубликовали заявления, осуждающие жестокости, о которых сообщалось в прессе, и отрицающие всякую осведомленность об этом.

3. Часто используется защитный прием типа «сам такой». Например, Йодль, опираясь на памятную записку нового министра иностранных дел, выдвигает следующий аргумент: «Если будет поднят вопрос концентрационных лагерей и нас, немцев, станут осуждать из-за того, что был убит какой-то Наймюллер или другие священники, тогда задайте вопрос: „А почему союзники не беспокоятся о России, где без особых церемоний были убиты 12 000 священников?“» Не требуется никаких комментариев по поводу невозможности оправдания подобных взглядов.

4. Большинство сообщений относили к разряду вражеской пропаганды, делая параллель с историями о зверствах германских солдат, распространявшимися во время Первой мировой войны. Правительственная служба информации поддерживала это предвзятое мнение: ее ежедневный отчет от 9 мая, например, содержал раздел о «пропаганде зверств»: «Пропаганда о жестокостях, совершенных при нацистском режиме, возрастает: она явно намечается как аккомпанемент и как фактор в общественной дискуссии о будущем Германии. Примечательным примером может служить отчет восемнадцати американских