и скроется дома, как уже было однажды, после назначения его начальником доменного цеха. Потому и отправился вместе с ним за приказом.

В своем кабинете, окна которого выходили на выстроенные в ряд доменные печи, Середин привалился спиной к подоконнику и спросил:

— Твоя работа?

Протянул сложенный вчетверо листок приказа. Григорьев расправил листок, прочел, положил на стол и постным взглядом посмотрел на Середина.

— Ну, что ты молчишь? — спросил Середин.

Григорьев заходил из угла в угол большой квадратной комнаты, глядя себе под ноги и закинув руки за спину. Середин следил за ним.

Продолжая мерить комнату из угла в угол, Григорьев заговорил:

— Мой тебе совет, пригласи опытных специалистов из всех цехов — не забудь и по должности, и по уму, — секретаря парткома Яковлева, хорошо бы из горкома, из промышленного отдела толкового человека и обсуди положение на заводе. В доменном цехе температуру дутья повышайте, процент природного газа надо увеличить. — Григорьев остановился неподалеку от окна, у которого стоял Середин, выражение лица Середина против света трудно было разобрать. — Обязательство надо выполнить за счет улучшения технологии процессов, другого пути не может быть. Ты это мне вчера сам объяснял. Кислородную станцию по пусковому графику достраивайте. Чем сумеем, поможем.

— А на мое место, сюда, в доменный цех кого же? — негромко спросил Середин. — Уж раз ты все так подробно обдумал…

— Вмешиваться в твои функции не хочется… — Григорьев как бы нехотя сказал: — Вместо тебя я бы пока заместителя твоего по цеху оставил. И по должности так полагается. Александр Федорович Андронов из Индии вернулся, присмотрись. У меня такое впечатление, что с ним можно работать. Приглядись, — задумчиво повторил Григорьев, — может, заместителем начальника цеха, а может, обер-мастером поставишь. Василий Леонтьевич давно на пенсию просится, да и в самом деле, сколько можно старику у печей маяться. Ну, а главный инженер… — Григорьев вновь заходил по комнате. Может быть, с Магнитки переведем, там есть молодые грамотные инженеры.

Свет прозрачного дня, несмотря на близкую грязновато-сизую стену доменных печей, загораживающую полнеба, бил в окно, в глаза и мешал разглядеть лицо Середина. Григорьев все присматривался и не мог уловить его выражения.

— Сюда бы сейчас Афанасия Федоровича… — с горечью сказал Середин.

— Да уж что говорить… — Григорьев помолчал. — К главному с Магнитки приставь помощников с божьей искрой в голове, из молодежи возьми, кто поталантливее. Коврова и молодого Андронова в обиду не давай… Да что я тебе говорю, сам знаешь прекрасно. Корреспонденты на пятки будут наступать, сдержи пока. Еще начнут учить, как работать…

Вошла женщина в глухом платье, отблеск света играл на ее строго уложенных волосах. Григорьев видел ее в приемной Середина, но если бы прежде его спросили, какая она, не смог бы ответить, не разглядывал. А сейчас почему-то остановил внимание ее взгляд. Что-то было в нем тревожное, внимательное, словно выспрашивающее.

— Анализ металла брони… — сказала она и протянула Середину развернутый мягко просвечивающий лист бумаги.

Середин, не взглянув в лист, повел глазами в сторону стола.

— Оставьте, — сказал он.

— Одну минуту, — проговорил Григорьев и, подойдя к ней, взял лист. Данные анализа показывали, что броня, как и сказал вчера Середин, из стали-три кипящая. Он непроизвольно взглянул на секретаршу. Женщина смотрела на него напряженным, беспокойным взглядом. Ему показалось, что она понимает значение анализа, понимает, что может означать содержание анализа для судьбы Середина. На мгновение поддавшись странному желанию удостовериться, так ли это, он спросил:

— Вы понимаете значение этих цифр?

— Понимаю, — сказала она и, не дожидаясь других вопросов или разрешения удалиться, вышла. Григорьев положил лист на уголок стола.

Середин отошел от окна и принялся старательно изучать бумагу. Зачем, подумал Григорьев, ему и так была наперед известна марка стали. И вдруг пришло в голову, что это — «та» женщина. Середин, наверное, пытается от него, Григорьева, скрыть растерянность.

— Да, она понимает значение анализа, — сказал Середин и, уже овладев собой, спокойно посмотрел в глаза Григорьеву. — Заведующая цеховой лабораторией. Сделала анализ прежде, чем ты распорядился.

— А я подумал — секретарша, видел ее в твоей приемной… — Григорьев сейчас же пожалел об этих своих словах. Не хочет Середин, чтобы заглядывали ему в душу, зачем лезть с неуклюжими замечаниями.

Григорьев помолчал и, сразу отвлекаясь от неприятного эпизода, сказал:

— Пройдем по цехам завода, посмотрим, какое у тебя наследство. По всему циклу…

— Идем! — обрадовался вдруг Середин, и лицо его стало доверчивым, просветленным. — С Меркуловым прошли по всему циклу, будет теперь с чем сравнить твое впечатление.

Григорьев не двигался, стоял посреди комнаты и хмуро смотрел в пол.

— Ты все-таки поставь пылеуловители, — проговорил он, — мартены у тебя дымят, как на картине художника-урбаниста, дешевая, в общем, патетика…

Середин усмехнулся.

— Вчера ты пустился в лирические излияния, — сказал он, — удивил меня, а сегодня в другую крайность ударился. Легко сказать — поставь! Оборудование целый состав занимает, можно сказать — еще один завод, а называем легким словом «пылеуловители».

— Придется тебе заняться этим, как ты говоришь, «заводом», — жестковато сказал Григорьев, не расположенный на этот раз шутить или пускаться в отступления. — Впишем тебе в титул на следующий год, выкручивайся, как знаешь, а пылеуловители должны стоять. Мне секретарь горкома звонил, спрашивал, какова позиция министерства. Ты не обратил внимания, когда мы ехали по городу, рыжая пыль на улицах? Руду можно совком собирать… Ну, не будем время терять на пустые разговоры…

С завода они вернулись в доменный цех совсем вечером, в темноте уже. Середин остался у себя; пока они смотрели завод, накопились разные дела. Григорьев отправился в ресторан напротив проходной — поесть: и за обед, а за ужин.

IV

Из ресторана Григорьев поехал к себе. Мерил комнату ровными неторопливыми шагами от окна к двери и обратно. Многое из того, что он узнал в эти дни, до поры, до времени оседало где-то на дне памяти и, только когда он оставался один, всплывало в сознании.

Вот эта история с Логиновым. Нет ли в ней укора ему самому? В других обстоятельствах, в иных формах, не скатывается ли постепенно к тому, чтобы жить лишь одним: «Металл любой ценой, металл только сегодня, а там хоть трава не расти?..» Это, если говорить обнаженно и преувеличенно. В действительности сложнее, речь идет о тенденциях, которые, может быть, проявятся лишь завтра…

Неприятны, тягостны эти неожиданные мысли Григорьеву. Но никак он не мог обойти их, проплыть по течению, минуя выступающие в пороге углы скал. Нельзя обходить. Давай-ка, брат, додумаем до конца. Пока не поздно. А Логинову поздно. Уже поздно. Никто не будет снимать его