Я вернулся в отель и проспал двенадцать часов. Когда я проснулся, за окном было темно. По моим прикидкам, было часа три ночи. Режим сна полетел ко всем чертям, но я пока не чувствовал приближения припадка. Я словно находился внутри какого-то пузыря: все казалось нормальным, но в то же время непостижимо странным. Я не мог отделить одно от другого.

Я не плакал, хотя Петра говорила, что хорошо бы мне поплакать. «Не надо держать это в себе, — сказала она. — Больше нет причин казаться сильным». Я ответил, что вовсе не стараюсь казаться сильным, и это была чистая правда. Просто слезы не шли.

Утром я отправился туда же, где был накануне, чтобы заняться медитацией. Вокруг ничего не изменилось: те же лебеди на озере, тот же запах сирени. Вот только с медитацией у меня ничего не вышло. В медитации главное — очистить мысли. Но у меня в голове и так было пусто. Очищать было нечего.

Через полчаса я вернулся в отель и собрал вещи. Это не заняло у меня много времени. Одежду и сумку мистера Питерсона забрал Красный Крест.

Незадолго до восьми утра я спустился, чтобы выписаться из отеля. За стойкой меня встретил тот самый портье, который три дня назад не пожелал говорить со мной по-немецки.

— А где же мистер Питерсон? — спросил он.

Странный вопрос; он не мог не знать, что мой номер снят на сутки дольше, чем номер мистера Питерсона.

— Herr Peterson bat gestern ausgecheckt,[16]— ответил я.

В крематорий я приехал в девять, прямо к открытию. Все было оплачено заранее, поэтому прах мне выдали сразу, предложив только подписать квитанцию. Через десять минут я уже снова сидел за рулем.

Я не планировал, где буду делать остановки. Когда устану или если ноги затекут… Скорее всего, сразу после границы. Я понимал, что у меня могут возникнуть проблемы, но самых серьезных трудностей ждал от приобретения билета на паром в Кале. На самом деле мне пришлось срочно сворачивать с автобана меньше чем через час. Это случилось в Бецбергском тоннеле: меня внезапно окатило запахом сирени. Я добрался до ближайшего съезда и припарковался в миле от трассы, на окраине тихой и как будто заброшенной деревеньки. Вышел на воздух, уперся руками в капот и стал считать вдохи и выдохи, но примерно к пятому или шестому циклу меня затрясло. Остановить дрожь я не смог. Потом я заплакал. Не знаю, как долго я плакал — может, минуту, может, десять. Я опустился на обочину, прислонился спиной к машине и плакал, пока не кончились слезы, дрожь не унялась, а в голове не прояснилось. Тогда я вернулся за руль, поставил урну с прахом мистера Питерсона на соседнее сиденье и поехал на север, навстречу судьбе.

Мама приехала в полицейский участок в Дувре около четырех утра. Точнее, она ворвалась пушечным ядром. Я к тому времени уже два с половиной часа отвечал на вопросы старшего инспектора Эрса и его заместителя инспектора Каннингема. Ее провели в допросную номер три, она с порога бросилась ко мне, обняла, крепко прижав мою голову себе к животу, и не выпускала минуты три. Не знаю, кто из нас — старший инспектор Эре, инспектор Каннингем или я — испытывал большую неловкость. Я почти сразу оставил попытки выпрямить затекшую шею и молча терпел. В конце концов, пусть уж лучше меня покалечит родная мать, чем полицейский инспектор.

— Миссис Вудс, — начал старший инспектор Эре, — если вы присядете, мы с вашей помощью наверняка ускорим…

Мама не собиралась ничего ускорять. Садиться тоже не входило в ее планы.

— Я забираю его домой, — отрезала она.

Полицейские переглянулись.

— Миссис Вудс, — заговорил старший инспектор Эре, — я понимаю, что вы оказались в трудном положении, но у нас к вашему сыну еще остались вопросы. Вы можете присутствовать, если хотите, но разговор еще не закончен.

— Ясно, — произнесла мама и наконец отпустила мою голову, потому что ей понадобилось упереть руки в бока. — В чем его обвиняют?

— Его пока ни в чем не обвиняют, — ответил старший инспектор Эре. — Мы просто задаем вопросы и с вашей помощью могли бы…

— На мою помощь можете не рассчитывать, — отрезала мама. — Если обвинений нет, он едет домой.

— Миссис Вудс, по закону мы имеем право задержать вашего сына на сорок восемь часов, — заметил Каннингем. — По их истечении этот срок может быть…

— Это возмутительно! — воскликнула мама. — Вы хоть понимаете, что он пережил за последнюю неделю? А вы терзаете его вопросами среди ночи! Ему всего семнадцать лет! Неужели в вас нет ни капли сострадания? Вы же его до приступа доведете!

— У меня уже был приступ, — заметил я.

— Вот видите? У него уже был приступ!

— Парциальный, — уточнил я. — Прошел минуты через две. Вряд ли мне сейчас стоит садиться за руль.

— Кто тебя пустит за руль? Я сама поведу.

— Миссис Вудс… — снова вмешался старший инспектор Эре.

— Это возмутительно! — перебила мама. — Что вы тут себе позволяете? Это не полицейский участок, а пыточная камера! Посмотрите на него: на нем лица нет, он ночь не спал! Вы хоть врача ему вызвали? Я уже не говорю про адвоката?

Старший инспектор Эре сделал еще одну отчаянную попытку вернуть ситуацию под свой контроль.

— Миссис Вудс, уверяю вас: за время беседы с вашим сыном мы не наблюдали никаких болезненных симптомов. Если они появятся, мы, разумеется, вызовем врача. Что касается адвоката… Зачем ему адвокат? Его пока ни в чем не обвиняют.

— Вы что, не слышали? У него был приступ!

— Мы с инспектором Каннингемом лично при этом не присутствовали. Кроме того… — тут старший инспектор Эре важно поднял палец, — вы еще не в курсе всех обстоятельств.

Он кивнул Каннингему, который отстегнул от планшета пакетик с травой и картинным жестом швырнул его на стол.

— Марихуана, — загробным голосом прокомментировал старший инспектор Эре.

— Я прекрасно вижу, что это марихуана, — произнесла мама. — Не надо держать меня за дуру.

— Ее обнаружили в машине вашего сына. Думаю, она многое объясняет. В том числе его «приступ».

В устной речи кавычек, конечно, не бывает, но интонация, с какой было произнесено слово «приступ», не оставляла никаких сомнений в их наличии.

— Что за чепуха, — фыркнула мама. — Алекс не употребляет наркотики.

— Это трава мистера Питерсона, — сказал я.

— А вот в это я легко верю, — кивнула мама.

— Миссис Вудс, при всем уважении, родители часто даже не подозревают, чем занимаются их дети. Вы даже не представляете…

— Помолчите, инспектор, — сказала мама (тоном, ослушаться которого невозможно, — по себе знаю). — Во-первых, это всего лишь марихуана, и ее присутствие в машине моего сына еще не делает его злодеем. Если вы станете меня убеждать, что наркотики принимают исключительно преступники, а не тысячи политиков, судей и, кстати, полицейских, то вы лжец и лицемер.