— Просто сгораю от нетерпения.

— Фабрику запустили осенью девяносто второго года. Работали там максимум пятнадцать человек, в основном старухи. Зарплата была около ста пятидесяти крон в месяц. Сперва у них полностью отсутствовало оборудование, и работники занимались уборкой развалюхи. В начале октября прибыли три картонажные машины, приобретенные в Португалии. Древние, изношенные и абсолютно устаревшие. Цена этому хламу была от силы несколько тысяч. Машины, правда, работали, но непрерывно ломались. Запчасти, естественно, отсутствовали, и производство приходилось постоянно останавливать. Чаще всего кто-нибудь из работников чинил машины подручными средствами.

— Это уже начинает походить на материал, — признал Микаэль. — Что же фабрика на самом деле производила?

— В течение девяносто второго года и половины девяносто третьего они гнали самые обычные коробки для моющих средств, упаковки для яиц и тому подобное. Потом стали производить бумажные пакеты. Но фабрике постоянно не хватало сырья, и о массовом производстве речь никогда не шла.

— Как-то не очень похоже на крупное капиталовложение.

— Я все подсчитал. Общая стоимость аренды за два года составила пятнадцать тысяч. На зарплаты могло пойти максимум сто пятьдесят тысяч — если взять с запасом. Закупка машин и перевозки… автофургон, перевозивший упаковки для яиц… предположительно двести пятьдесят тысяч. Прибавь экспедиционные сборы за разрешение, несколько поездок туда-сюда — похоже, что деревню неоднократно посетил один-единственный человек из Швеции. Ну, скажем, что вся операция не вышла за рамки миллиона. Однажды летом девяносто третьего на фабрику прибыл начальник и сообщил, что она закрыта, а вскоре после того приехал венгерский грузовик и вывез оборудование. Прощай, «Минос».

Во время суда Микаэль часто возвращался мыслями к тому летнему вечеру. Их разговор в основном носил характер дружеской пикировки одноклассников, как в годы учебы в гимназии, когда они делили тяготы, присущие их возрасту в целом. Повзрослев, они сделались, но сути дела, чужими, совершенно разными людьми. Весь вечер Микаэль пытался и никак не мог припомнить, что именно так сблизило их в гимназии. Роберт запомнился ему как тихий, замкнутый парень, безумно застенчивый в отношениях с девочками. Повзрослев, он стал преуспевающим сотрудником банка… пожалуй, даже карьеристом. Микаэль ни на секунду не сомневался в том, что нынешние взгляды приятеля идут вразрез с большинством его собственных представлений о мире.

Напивался Микаэль редко, но случайная встреча во время неудачной прогулки на яхте привела к приятному вечеру, во время которого уровень спиртного в бутылке неукоснительно приближался ко дну. Именно потому, что разговор начался как болтовня школьных приятелей, он поначалу не принял рассказ Роберта о Веннерстрёме всерьез. Но в конце концов в нем проснулся инстинкт журналиста, он стал внимательно вслушиваться в слова Роберта, и у него появились логичные возражения.

— Подожди минутку, — сказал Микаэль. — Веннерстрём — это ведь заметное имя среди биржевиков. Если не ошибаюсь, он миллиардер…

— «Веннерстрём груп» сидит приблизительно на двухстах миллиардах. Ты хочешь спросить, зачем миллиардеру вообще напрягаться, чтобы прикарманить жалкие пятьдесят миллионов?

— Ну, скорее, зачем ему рисковать всем, идя на откровенный обман?

— Не знаю, можно ли назвать его обман откровенным. Отчет Веннерстрёма единодушно одобрило руководство УПП, одобрили сотрудники банка, правительство и ревизоры риксдага.

— Речь в любом случае идет о пустяковой сумме.

— Разумеется. Но вдумайся. «Веннерстрём груп» — это инвестиционная компания, торгующая всем, на чем только можно сорвать куш: ценными бумагами, опционами, валютой… всего не перечислить. Веннерстрём заключил контракт с УПП в девяносто втором году, как раз когда рынок зашатался. Помнишь осень девяносто второго?

— Еще бы. У меня как раз были взяты на квартиру займы с плавающими процентными ставками, а в октябре ставки центрального банка взлетели до пятисот процентов. С меня целый год тянули ренту в девятнадцать процентов.

— М-да, суровые были времена, — усмехнулся Роберт. — Я сам здорово пострадал в тот год. И Ханс Эрик Веннерстрём, в точности как и все остальные на рынке, боролся с теми же проблемами. У его компании имелись миллиарды, вложенные в разного рода ценные бумаги, но наличных было на удивление мало. Вдруг оказалось, что раздавать новые ссуды больше невозможно. В таких случаях обычно продают какую-нибудь недвижимость для восполнения ущерба и зализывают раны, но в девяносто втором ни одна собака не хотела покупать недвижимость.

— Проблемы с ликвидностью.

— Именно. И такие проблемы были далеко не у одного Веннерстрёма. Каждый бизнесмен…

— Не говори «бизнесмен». Именуй их как хочешь, но называть их бизнесменами — значит оскорблять серьезных представителей этой профессии.

— Хорошо, каждый биржевой делец имел проблемы с ликвидностью. Смотри: Веннерстрём получил шестьдесят миллионов крон. Шесть он вернул, но только через три года. Расходы на «Минос» не могли вылиться больше чем в миллион. Только одна рента с шестидесяти миллионов за три года уже кое-чего стоит. В зависимости от того, как он вкладывал деньги, он мог удвоить или утроить полученный от УПП капитал. И хватит говорить о дерьме. Давай лучше выпьем.

Пятница, 20 декабря

Драган Арманский родился в Хорватии пятьдесят шесть лет назад. Его отец был армянским евреем из Белоруссии, а мать — боснийской мусульманкой греческого происхождения. Она же отвечала за его культурное воспитание, и в результате, став взрослым, он оказался в той большой и неоднородной группе, которую СМИ определяли как мусульман. Государственное миграционное управление, как ни странно, записало его сербом. Он имел шведское гражданство, а с фотографии в его паспорте смотрело четырехугольное лицо с выступающей челюстью, темной щетиной и седыми висками. Часто его называли арабом, хотя среди его предков арабов не было вообще, зато все эти многообразные гены дали бы кретинам от расоведения все основания отнести его к представителям низшей расы.

По внешности он слегка напоминал мелкого босса из американского гангстерского фильма. На самом же деле он не занимался контрабандой наркотиков и не работал на мафию. Он был талантливым экономистом, который, начав работать помощником экономиста охранного предприятия «Милтон секьюрити» в начале 70-х годов, тремя десятилетиями позже поднялся до должности исполнительного директора и оперативного руководителя.

Интерес к вопросам безопасности возник у него задним числом и перерос в страстное увлечение. Это стало чем-то вроде стратегической игры: определять угрозу, вырабатывать меры предосторожности и все время на один шаг опережать врага — промышленных шпионов, шантажистов и воров. Все началось с того, что Арманский обнаружил, как ловко обманули одного из клиентов при помощи творческого подхода к бухгалтерскому учету, и сумел определить, кто именно из группы в двенадцать человек стоял за этим. Даже тридцать лет спустя он помнил, как удивился, когда понял, что хищение в компании стало возможным из-за пренебрежения простейшими мерами безопасности. Сам он из усердного счетовода превратился в активного участника развития предприятия и эксперта в области экономического мошенничества. Через пять лет Арманский попал в руководящую группу компании, а еще через десять лет стал исполнительным директором. Его назначение не обошлось без противодействия, но впоследствии оно быстро прекратилось. За годы своей работы он превратил «Милтон секьюрити» в одно из наиболее компетентных и востребованных охранных предприятий Швеции.