Не надо ожидать от меня систематического идейного очерка — я намерен просто записать все, что удастся вспомнить: окружающую нас обстановку, людей, нашу жизнь, ученье, шалости и проказы, горести и радости, и если из этой смеси кому-либо посчастливится выудить что-либо значительное, важное, интересное для понимания образа Жени, то этот мой труд станет каким-то вкладом в воспоминания о годах юности писателя Евгения Львовича Шварца — Жени Шварца — моего соученика и незабываемого друга моей юности.

В 1910 году мой отец Иосиф Эрастович Агарков был переведен из Дагестана в Майкоп начальником Шоссейной дистанции. Я должен был перейти из Темир-Хан-Шуринского (1) реального училища в Майкопское, куда с началом учебного года вступил в 5-й класс.

В классе новичка встретили не весьма приветливо. Мне говорили колкости, пытались поддразнивать. (Я, впрочем, в долгу не оставался и давал понять, что лучше меня не трогать, — я хорошо знал джиу-джитцу). Но в классе оказалось несколько учеников, которые демонстративно выказывали мне доброжелательство (Жора Истаматов, Женя Гурский, Ваня Морозов и Женя Шварц), и однажды Женя Шварц стукнул кулаком по парте и выдал маленькую обвинительную речь о хамстве. Его поддержали Ваня Морозов и Женя Гурский, и неприязнь ко мне исчезла, меня фактически «приняли в общество». С этого момента мы с Женей Шварцем стали сперва приятелями, а скоро и большими друзьями.

Наша семья жила на краю города в большом ведомства путей сообщения доме на крутом берегу реки Белой. Этот дом полагался моему отцу как квартира. Он был окружен громадным садом — место было приветливое и немного романтичное. Отец любил молодежь и всегда приветливо встречал навещавших меня товарищей (а их бывало на мой день рождения до 40 человек — половина моих друзей и половина гимназисток, подруг сестры). Были у нас и особенно привлекательные обстоятельства, кроме природы, реки, казенной лодки, купанья и велосипеда; папа устраивал для нас соревнования в стрельбе из револьвера, прогулки за город (стоило только перейти мост через р. Белую), а зимой катанье на коньках или веселые игры. Одним словом, Женя, появившийся у нас однажды, зачастил и получил у своих родителей право когда угодно оставаться у нас с ночевкой, и мы с ним прекрасно проводили время (я имел свою большую комнату).

Нужно сказать, что уроков дома мы почти не учили, т. к. оба чрезвычайно внимательно слушали в классе, что облегчало скуку вынужденного сидения в классе и позволяло не учить уроки дома. Оба мы учились хорошо, с похвальными листами. Я налегал на математику, физику и естествознание. Женя отдавал преимущество литературе и истории. Во время уроков мы в классе не шалили, за исключением французского языка и Закона Божьего, т. к. «француз» (швейцарец) едва говорил по-русски, а кроткий законоучитель не умел вообще поддерживать дисциплину в классе.

Вот, кстати, один из Жениных «нумеров». «Француз», Яков Яковлевич Фрей, пишет на доске перевод на русский язык. Он нервничает, т. к. только что, войдя в класс, стирал с доски большую, нарисованную цветными мелками сову, рисовавшуюся там всегда перед его уроком. Я. Я. попробовал перевернуть доску на оборотную сторону, но и там была сова. Он волнуется, спешит и пишет «царь александр» со строчной буквы. В одно мгновение Женя импровизирует в голове сценку и при помощи товарищей всего класса распространяет свою идею. Как один человек, класс по сигналу Жени встает и, стоя «смирно», исполняет государственный гимн. Француз в недоумении таращит глаза и пытается понять, в чем дело? Ответ ясен: «Вы оскорбили царя, написав его имя с маленькой буквы на доске на глазах всего класса! Мы должны немедленно доложить инспектору — ведь за это полагается каторга!» Мы начинаем выходить, француз со слезами на глазах бежит вслед и уверяет, что это ошибка… В конечном счете, мы возвращаемся в класс с предупреждением на будущее время, а бедный «француз» боялся даже пожаловаться или рассказать о случае в учительской. Все же классный наставник как-то узнал (фискалы, как большая редкость, все же случались), и нам здорово попало. В дальнейшем мы «француза» не обижали, но «совчиков» упорно продолжали рисовать на доске… Подобные импровизации Женя устраивал с успехом, и сам любил в них участвовать.

Женя любил театр. Всякий. Однажды в Майкоп привез Оперу наш старый знакомый по Тифлису антрепренер Костаньян. С Оперой была наша родственница, певица (меццо-сопрано) Верочка Адина. Но администрация училища разрешила ученикам посещать представления только в субботу и воскресенье, а гастролей предполагалось только десяток… Об этом нашем ученическом горе Верочке сказал папа, и она предложила ему пускать нас с Женей за кулисы. Мы стали исправно посещать почти ежедневно представления, нарядившись в старые штатские пальто (чтобы неугомонный классный надзиратель Иуда Иудович нас не узрел около театра).

Мы проскальзывали за кулисы, где Женя говорил Верочке под ее смех неуклюжие комплименты в благодарность, а из Оперы шли спать, конечно, к нам, где, лежа в постелях, долго переживали измену Родамеса или несчастья Дон-Хосе.

На наших училищных вечеринках Женя всегда и с большим успехом выступал с мелодекламацией — его готовил Клемпер, он же и аккомпанировал. Женя, выступая, совершенно менялся — и фигура, осанка и голос становились другими. Выступал он талантливо, я до сих пор помню свои впечатления от этих выступлений его, даже отдельные слова и фразу, и интонации.

Женя много читал, но не любил обсуждать прочитанное — вот только всегда выкладывал все новое, исходящее от Аркадия Аверченко.

Увлекался Женя на больших переменах футболом. Он был недурным форвардом, я — голкипером, но вообще к спорту был равнодушен. Ни гимнастика, ни бокс, ни джиу-джитсу его не привлекали. Но физически ленив он не был. Мы с ним устраивали на лодке исследования реки Белой, поднимались вверх по ней, что было нелегко! Река была частично узковата и мелка, быстрая с большим количеством больших камней по фарватеру, и подниматься приходилось больше на шестах, а при возвращении то и дело прыгать в воду и снимать лодку с мели.

Водохранилище мельницы Грузда возле нашего дома Женя переплывал все же удовлетворительно, несколько отставая от меня — недурного пловца…

Исследовали мы часто и лес, и однажды, заметив торчавшую из тропинки кость, смотались к нам домой за инструментом и занялись раскопками. Нам удалось вырыть много костей какого-то крупного доисторического животного. И мой папа, поговорив с нашим естественником Кавторадзе, отправил их в Кавказский музей в Тифлисе от нашего имени.

В том же лесу мы однажды поссорились. Это было всего раз за нашу дружбу. Оба сели под деревьями довольно далеко друг от друга (по некоторой надобности). По примеру Жени, я решил провести инсценировку и неожиданно заорал диким голосом: «Женька! Волк!» (а волки там не были редкостью) и быстро полез на дерево. Женя, не приведя себя в порядок, тоже бросился на дерево, а разобрав, что я его разыграл, очень рассердился… До прихода к нам домой мы помирились, причем Женя поставил условием, чтобы я съел живого, средних размеров дождевого червяка и записался бы к нему в «тайный литературный кружок».