Хотя в высших кругах Безансона этому «Обозрению» уделяли мало внимания (его обвиняли в либерализме), все же как-то зимой у г-жи де Шавонкур зашел разговор об этой первой повести, появившейся в Конте.

— Папенька, — сказала на другой день Розали, — в Безансоне издается журнал; ты должен на него подписаться. Так как маменька не позволит мне его читать, то я буду брать его у тебя.

Спеша повиноваться своей милой Розали, уже с полгода проявлявшей к нему необычную нежность, барон лично выписал «Обозрение» на целый год и дал дочери четыре уже полученных номера. Ночью Розали с жадностью прочла эту повесть, первую повесть в ее жизни; но ведь она только два месяца назад начала по-настоящему жить! Поэтому не следует прилагать общепринятую мерку к впечатлению, произведенному этой вещью на Розали. Каковы бы ни были недостатки или достоинства творения парижанина, принесшего в провинцию блестящую манеру новой литературной школы, оно не могло не показаться Розали шедевром: ведь ее девственный разум и чистое сердце впервые встретились с такого рода литературным произведением. К тому же на основании слышанного у Розали по интуиции появилась мысль, из-за которой ценность этой повести становилась для нее особенно велика: девушка надеялась найти здесь описание чувств и, может быть, событий, связанных с жизнью самого Альбера. С первых же страниц эта надежда перешла в уверенность, а прочтя повесть, Розали окончательно убедилась, что не ошибается.

Вот эта исповедь, где Альбер, по словам критиков из гостиной де Шавонкуров, подражал кое-каким современным писателям, которые, не отличаясь богатым воображением, рассказывают о собственных радостях, о собственных печалях или же о происшествиях, случившихся с ними самими.

В одно прекрасное июльское утро 1823 года двое молодых людей, решивших объехать всю Швейцарию, отправились из Люцерна на лодке в сопровождении трех гребцов. Они ехали в Флюэлен, намереваясь осмотреть достопримечательные места Фирвальдштетского озера. Им предстояло, любуясь прибрежными пейзажами между Люцерном и Флюэленом, увидеть все, что только может потребовать самое взыскательное воображение от гор и рек, озер и скал, ручьев и зелени, деревьев и потоков. Перед их взорами представали и гордые одинокие вершины, и живописные мысы, и красивые, дышащие свежестью поляны, и деревья, украшавшие, подобно султанам, отвесные гранитные скалы; перед их глазами внезапно появлялись уединенные прохладные бухточки и долины, казавшиеся издали еще красивее.

Проезжая мимо очаровательного местечка Жерсо, один из друзей обратил внимание на деревянный домик, построенный сравнительно недавно. Он был окружен изгородью, стоял на мысу и почти что омывался водами озера. Из окна верхнего этажа выглянула женская головка, любуясь плывущей по озеру лодкой. Равнодушный взгляд незнакомки упал на одного из молодых людей.

— Давай остановимся здесь, — сказал тот своему другу. — Хотя мы собирались обосноваться в Люцерне и оттуда предпринимать поездки по Швейцарии, но ведь ты не будешь возражать, Леопольд, если я изменю нашим планам и останусь в этом местечке? Ты можешь ехать дальше, но мое путешествие окончено! Гребцы, поверните к берегу и высадите нас в этой деревне, мы там позавтракаем. Я съезжу в Люцерн за вещами, и, прежде чем продолжать свой путь, ты узнаешь, где я поселился и где найти меня по возвращении.

— Здесь или в Люцерне, — ответил Леопольд, — не все ли равно? Я не стану мешать твоему капризу.

Двое молодых людей были друзьями в полном смысле слова. Сверстники, они учились в одном и том же коллеже и, окончив курс юридических наук, отправились на каникулы в классическое путешествие по Швейцарии. По желанию отца Леопольд собирался поступить в контору парижского нотариуса. Его прямота, кротость, спокойный характер и сметливость служили порукою тому, что из него выйдет хороший чиновник. Леопольд уже видел себя нотариусом в Париже, жизнь расстилалась перед ним, как большая дорога, одна из тех, что пересекает французские равнины; он с философским спокойствием окидывал ее взором на всем протяжении.

Характер его товарища — назовем его Родольфом — представлял собою полную противоположность; этот контраст, конечно, еще больше укреплял связывавшие их узы дружбы. Родольф был незаконным сыном одного аристократа, которого постигла преждевременная смерть; он не успел написать завещания в пользу своей возлюбленной и сына. Мать Родольфа, когда ее постиг этот удар судьбы, решилась на героический поступок: продала все, что ей подарил щедрый отец ребенка, и вырученную сумму в сто с чем-то тысяч франков поместила под хорошие проценты, чтобы получать пожизненный доход. Имея, таким образом, около пятнадцати тысяч франков в год, она решила целиком посвятить себя воспитанию сына, выработать в нем те качества, которые помогли бы ему впоследствии сделать карьеру, и, наконец, экономя во всем, скопить ко времени его совершеннолетия небольшой капитал. Это было смело, это означало: рассчитывать лишь на собственные силы; но без этой смелости любящая мать вряд ли смогла бы прожить и прилично воспитать ребенка, бывшего ее единственной надеждой, ее будущностью, источником ее радостей. Будучи сыном одной из прелестнейших парижанок и выдающегося представителя брабантской аристократии, плодом взаимной сильной любви, Родольф был наделен чрезвычайной чувствительностью. С самого детства он во всем проявлял величайшую пылкость. Мечты были для него движущей силой, стимулом его жизни, возбуждали его воображение, руководили всеми его поступками. Несмотря на старания умной матери, с испугом заметившей это предрасположение, Родольф отдавался мечтам с тем же жаром, с каким поэт творит, ученый мыслит, художник пишет, музыкант создает мелодии. Нежный, как и мать, он с небывалой страстностью мысленно устремлялся к тому, о чем грезил; время не существовало для него. Мечтая, он вовсе не думал о том, как привести в исполнение свои планы. «Когда у моего сына будут дети, — говаривала его мать, — он захочет, чтобы они сразу стали взрослыми». Эта пылкость, разумно направляемая, помогла Родольфу блестяще окончить курс наук и сделаться «безупречным джентльменом», по выражению англичан. Мать гордилась им, но все же опасалась катастрофы, могущей произойти, если страсть когда-либо завладеет этим сердцем, нежным, чувствительным, пылким и добрым. Поэтому благоразумная женщина поощряла дружбу, связывавшую Родольфа и Леопольда, видя в будущем нотариусе, сдержанном и преданном своему другу, опекуна, товарища, который мог бы до известной степени заменить ее Родольфу, если, на беду, ее не станет. Еще красивая в сорок три года, мать Родольфа внушила Леопольду глубокое чувство. Это обстоятельство еще теснее сближало молодых людей.

Итак, Леопольд, хорошо знающий Родольфа, нимало не удивился, что последний из-за одного взгляда, брошенного на верхний этаж какого-то дома, решил остановиться в этом местечке и отказался от задуманной поездки на Сен-Готард. Пока в трактире «Лебедь» приготовляли завтрак, друзья обошли деревню, расположенную по соседству с красивым новеньким домиком. Гуляя и разговаривая с жителями, Родольф нашел дом, принадлежавший людям среднего достатка, где его согласились взять на пансион, как это обычно принято в Швейцарии. Ему предложили комнату, откуда были видны озеро, горы и открывался великолепный ландшафт одного из чудесных уголков, так восхищающих посетителей Фирвальдштетского озера. От того домика, где Родольф заметил прекрасную незнакомку, его новое жилище отделялось лишь перекрестком и небольшой пристанью.