Так началось наше совместное общение, во время которого она поведала о многом.

Мариэтта Сергеевна рассказывала, как жила при Сталине, об арестах 37-го года, обиженно заметила, что в 40-е о ней забыли, перестали издавать книги, не заказывали статей. А ведь надо было на что-то жить. И вдруг звонок Сталина: «Мариэтта Сергеевна, почему не пишете?» – «Меня не печатают, Иосиф Виссарионович, – ответила она. – Почему – не знаю». – «Хорошо, я разберусь», – вождь положил трубку.

На следующее же утро писательнице стали звонить из всех газет и издательств.

Кстати, позже из книги известного писателя Аркадия Ваксберга «Из ада в рай и обратно» я узнал о причине «наказания» Шагинян. Дело в том, что она наткнулась на материалы о еврейских корнях Ленина и, претендуя на роль первооткрывательницы партийных секретов, намекнула об этом в своей книге о семье Ульяновых, вышедшей в середине 30-х годов. Заодно сообщила, что в жилах Ленина фактически не было русской крови: предками вождя были немцы и шведы (по материнской линии) и калмыки и чуваши (по отцу). «Открытие» писательницы вызвало гнев Сталина. Книга подверглась жесточайшему осуждению, и ее изъяли из продажи и библиотек. Руководству Союза писателей СССР было поручено обсудить поступок писательницы, которая «применила псевдонаучные методы исследования так называемой родословной Ленина».

…Рассказала, как отпевали Блока. Любовь Дмитриевна Менделеева[2]позволила ей провести ночь у гроба Александра Александровича. Шагинян читала молитвы, а под утро ей пришла мысль отрезать прядь волос поэта и взять одну розу из погребального венка. Позже она наложила их на графический набросок с умершего Александра Блока, сделанный по ее просьбе, и закрыла рамку стеклом. Мне очень хотелось взглянуть на эти реликвии, но хозяйка не пригласила нас на второй этаж, где они хранились.

Шагинян знала многих видных писателей и поэтов 20-х годов, и я спросил ее о Марине Цветаевой. Биография этой великой поэтессы в 70-е годы была малоизвестна. Ответила собеседница решительным утверждением, что, если бы в 41-м году Марина Ивановна уехала вместе с ней в эвакуацию на Урал, то осталась бы жива. «Одной-то ведь всегда тяжело», – вздохнула Шагинян. Рассказывала она и об истории своей дачи, обижалась на ближайшего соседа – редактора «Литературной газеты» Александра Чаковского, который хоть и жил рядом, к ней не заходил. А она мечтала именно на даче создать свой музей – музей глухого, полуслепого писателя. Мне показалось, что Мариэтте Сергеевне просто хотелось обычного человеческого внимания, тем более со стороны Союза писателей СССР, со стороны собратьев по перу.

Надо сказать, что Шагинян не разрешила записывать наш разговор на бумагу. «А то журналисты со мной поговорят, а потом публикуют интервью, не показав мне». Нас удивила память почти девяностолетней писательницы, которая в мельчайших подробностях помнила многое из того, что выпало ей пережить. Узнав, что мой друг из Кургана, заговорила о Терентии Мальцеве, знаменитом на всю страну полеводе, и спросила, как он себя чувствует, ведь ей известно, что ему когда-то сделали операцию на глазах. Поинтересовалась и Гавриилом Илизаровым, назвав его «гениальным костоправом».

…И тут послышались шаги. Оказалось, что из столовой переделкинского Дома творчества принесли обед. Автор советских культовых произведений ленинианы известила, что поделиться с нами не может – самой мало (шутка!). Тут же вспомнила о своем коте, которого она так обильно кормила, что его живот распух. Потом оказалось, что это был не кот, а забеременевшая кошка.

У Мариэтты Сергеевны мы просидели до вечера. Темнело. Моему приятелю очень хотелось получить ее автограф. Книги Шагинян у него не оказалось, и писательница вывела на листке бумаги: «Товарищу Аванесову на память о переделкинской встрече. М. Шагинян».

С Мариэттой Шагинян я встречался еще несколько раз – и на даче, и в ее московской квартире на первом этаже дома № 23 по Красноармейской улице. Хочу отметить, что передо мной представали два человека – две Мариэтты Сергеевны. Одна – приветливая, обходительная, внимательная (на даче угощала блинами, горячим чаем и вареньем; а однажды зимним морозным утром, когда я собирался к ней в Переделкино, позвонила и предупредила взявшую трубку жену, что мне надо теплее одеться; расспрашивала о моем маленьком сыне), другая – вспыльчивая, гневливая (вычитывая в рабочем кабинете приготовленный мной к печати текст интервью, в котором, по ее мнению, я не точно выразил ее мысль, запустила в меня чернильницей-непроливайкой; ворчала, что не позвали на какой-то писательский пленум)…

Хочу здесь сказать о драматических судьбах личных архивов, библиотек и коллекций. Как библиофил я знаю, что происходит почти всегда (за редким счастливым исключением) с духовными ценностями, собранными и хранимыми увлеченными людьми, после смерти владельцев.

В 1993 году ко мне обратился один из наследников Мариэтты Шагинян с просьбой посоветовать, что делать с доставшимся ему архивом. На кухне, за чашкой чая, буднично перечислил содержание литературного наследия писательницы: письма поэтов, музыкантов, политиков, революционеров, персон, близких к Ленину и Сталину, т. е. «всю Шагинян», все, что было ее жизнью… Даже письмо самого Иосифа Виссарионовича…

Мне пришла в голову сложная комбинация: найти мецената, который купил бы уникальное собрание документов и потом в качестве подарка предложил архив мэру Москвы Юрию Лужкову для передачи в один из московских музеев.

В моих бумагах сохранился черновик письма, которое я составил для наследника. Вот его фрагменты:

«Знаменитая советская писательница, лауреат Ленинской и Государственной премий Мариэтта Сергеевна Шагинян оставила после своей смерти в 1982 году огромный архив: письма, фотографии, книги, личные вещи, имеющие мемориальное значение. Шагинян работала в литературе более восьмидесяти лет, общалась с сотнями своих современников, писателями, учеными, композиторами, общественными деятелями. Ее переписка безусловно имеет историческое, литературное, эстетическое значение. Ведь перед писательницей прошел почти весь XX век. Она общалась и дружила с Сергеем Рахманиновым и Михаилом Зощенко, Мариной Цветаевой и Дмитрием Шостаковичем, Анной Ахматовой и Андреем Белым, Борисом Пильняком и Александром Блоком, Арамом Хачатуряном и Аркадием Райкиным, Ильей Сельвинским и Владиславом Ходасевичем, Михаилом Шолоховым и Максимом Горьким, Федором Раскольниковым и Зинаидой Райх, со Сталиным и Орджоникидзе… Наследники писательницы хотят продать этот бесценный архив.

Он может быть пущен с аукциона или распродан по частям, чем нарушится поистине уникальный памятник слова и слову. Найти покупателя, который заплатит запрашиваемую сумму, пока не удалось. Обидно и горько. Последнее десятилетие нашего существования научило нас перешагивать через потери.

Между тем есть возможность сохранить этот неповторимый мемориал. Если найдется меценат, который купит архив, не мог бы мэр Москвы принять этот бесценный подарок и вручить его одному из московских музеев?»