Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда беседа затихает и Хендерсон расслабленно откидывается в кресле, кадровичка вопрошает:
– Если бы вы были напитком, то каким?
После паузы Мод отвечает:
– Водой.
– Со льдом и лимоном? – спрашивает Хендерсон.
– Нет, – говорит Мод.
– Обыкновенной водой? Чистой?
– Да.
Хендерсон усмехается. Кадровичка что-то записывает на планшете.
– Есть к нам вопросы, Мод? – уточняет Хендерсон.
Она спрашивает о клинических исследованиях в Кройдоне.
– А, ну да, – отвечает он. – Лягушата. Epipedobates. Красиво, да? Вещество похоже на никотин. Может, в итоге выяснится, что курение нам все-таки полезно. – Он улыбается Мод. – Вряд ли я выдам военную тайну, если скажу, что это одно из любимых детищ Джоша Феннимана. Если добьемся прорыва, последствия – и человеческого плана, и финансового – будут, понятно, немалые.
Откуда-то, из чьей-то сумки или кармана, доносится слабый электронный перезвон. Хендерсон переводит взгляд на кадровичку. Та глядит на Мод.
– У нас, – говорит кадровичка, – официальной политики на этот счет нет, но можно я спрошу? Что у вас написано на руке?
И она указывает на полслова, торчащие из-под манжеты куртки. Мод расстегивает пуговицу и задирает рукав. Кладет руку на стол, будто Хендерсон или кадровичка сейчас будут брать у нее кровь. Женщина склоняется ближе, но руки держит на коленях. Она ходила на полдневные семинары по допустимым и недопустимым межличностным контактам. Хендерсон ведет пальцем в дюйме над черными чернилами, над белой кожей. Вслух читает слова.
– А, – говорит он. – Ну да. Да, понял.
После второго собеседования через две недели и рекомендации профессора Кимбер («Мод надежна, бесконечно предприимчива и отличается целеустремленностью, которая позволяет ей все проекты доводить до конца»), невзирая на сомнения кадровички («По-моему, она заносчива. Как она поладит с людьми?»), Мод предлагают работу. Она соглашается.
За полтора месяца до Рождества, после семи месяцев романа Мод и Тим поселяются вместе. Он находит квартиру – на холме над своим прежним жилищем, второй этаж, укромная загогулинка улицы. От дороги дом загораживают три платана – вымахали до самых крыш. Этот дом и окрестные (прежде, видимо, принадлежавшие богатым и, вероятно, модным семьям) некий ценитель скорее арендной платы, нежели архитектуры, перестроил в многоквартирники, но большие подъемные окна остались и пропускают отфильтрованный листвою свет, что мерцает на закате и ветвистыми тенями расписывает стены в глубине квартиры. Тим вносит депозит, нанимает фургон. Фургон почти целиком набит его вещами; несколько коробок Мод впихнуты напоследок у задней двери. Все это – и отношения, и переезд – Тиму видится неизбежным, и пока они таскают вещи вверх по лестнице, он твердит:
– Такое ощущение, будто это неизбежно, правда?
После первого раза Мод соглашается почти без паузы.
Они устраивают новоселье. Тим играет фламенко (не на «Лакоте» и не на копии «Лакота», а на блестящей кипарисовой гитаре из севильской мастерской Андреса Домингеса). Среди гостей – бывший Тимов сосед по квартире, Эрнесто, и его подруга с иссиня-черными волосами. Подруга Эрнесто под гитару танцует фламенко, как сама его понимает, потом садится на стол и смотрит на Мод, пристально вглядывается, наклоняется к Эрнесто и шепчет:
– Ella, la novia. Una bruja.
– Una bruja? Qué va! Es como una chica que trabaja en una pastelería[13].
Пришла и профессор Кимбер – разрез на платье до бедра, в волосах шелковая камелия. Принесла две бутылки просекко и букет мелких тепличных желтых роз. А еще прихватила трех-четырех мотыльков – все вроде в здравом уме, невинные, нежные, совсем не хищные. Когда вечеринка уже выдыхается, мотыльки улетают домой, а Тим остается с профессором наедине.
– Поздравляю, – говорит она, легонько чокаясь с ним бокалом, а в ответ на его «спасибо» интересуется: – Ну и какая она, по-вашему, Том? Очень хрупкая или очень сильная?
– Тим, – говорит он, – а не Том.
Профессор улыбается:
– Надо думать, в конце концов вы поймете. В конце концов мы все поймем.
На Рождество их приглашают к его родителям. Тим отваживает их обещанием приехать на будущий год, и в Рождество они с Мод в одиночестве жуют консервированные сардины, персики в коньяке, шоколадные медали. Тим купил ей несколько прелестных мелочей. Маленькую брошку с антикварной жадеитовой саламандрой. Дюжину браслетов тонкого чеканного серебра. Полированную палисандровую шкатулку для безделушек (хотя безделушек у нее не имеется). Сборник китайской поэзии, где на каждой второй странице влюбленные мелкие чиновники уезжают в далекие провинции. И горшок цветущего зимнего жасмина.
Мод дарит Тиму яхтенный нож с открывашкой и свайкой.
– Красота, – говорит Тим, умалчивая о двух других ножах, что валяются где-то в ящике. – Идеальный подарок.
В канун Нового года, когда морозный воздух путается в ветвях платана, Тим готовит пир на двоих. Сначала дюжина устриц, гнездившихся в плетеной корзине на узком балконе; затем татарский бифштекс – вручную нарубить отборное филе, замешать сырое яйцо, добавить порезанный лук-шалот. Мод никогда не ела татарский бифштекс, но с радостью попробует. В голову не приходит, от чего бы она шарахнулась. Пудинг из саго? Телячьи мозги? Судя по тому, как она выбирает блюда в ресторанах, никаких предпочтений у нее, похоже, нет. И Тиму нравится, как напористо она подъедает все до кусочка, а в конце кладет рядышком нож и вилку – мертвого рыцаря и его даму.
Потом они сидят на диване и пьют джин. Бокал за бокалом. В комнате уютно, слабо пахнет морепродуктами, морем.
– Ты когда-нибудь делала такое, за что тебе стыдно? – спрашивает Тим.
– Нет.
– Делала кому-то больно – ну, нарочно?
– Нет.
– Воровала?
– Нет.
– Врала родителям?
Она пожимает плечами:
– Я не все им рассказывала.
– Ага-а! А чего не рассказывала?
– Ну, не всё.
– Например?
– Где была. С кем была.
– А с кем ты была?
– Когда?
– Не знаю. Когда где-то была.
– Мы напились, – говорит она.
– Конечно, напились, – отвечает он. – Ты когда-нибудь целовалась с девушкой?
– Что?
– С девушкой целовалась?
– С чего такой вопрос?