Тем временем британская колония жила безупречно монотонной жизнью, по крайней мере, внешне: разъезжала по острову на маленьких автомобилях, выпивала в яхт-клубе, ходила в церковь и впадала в кошмарные приступы ипохондрии при одной только мысли о возможности остаться без приглашения в Дом Правительства в день рождения Ее Королевского Величества. Слушая их разговоры, я невольно представлял себе, как сгущаются вечерние сумерки над Брикстоном[18]. На Мальте и на Гибралтаре, вне всякого сомнения, обитают точно такие же колонии. Сколь часто описывали их, и как же они скучны. При этом мои соотечественники были вполне достойными, культурными людьми, которых забросило в эти места вовсе не смутное желание расширить горизонты ума, доселе озабоченного только проблемами собственной лености и профессионального роста, но заслуживающая всяческого уважения тяга к солнечному теплу и низкому подоходному налогу. Как жаль, что многие черты нашего национального характера истолковываются превратно! Наша застенчивость и полное отсутствие воображения иностранцам кажутся бесцеремонностью, неразговорчивость— глубочайшей формой мизантропии. Но, спрашивается, чем же наша провинциальная неотесанность хуже исконного средиземноморского образа жизни, с его вечным лицемерием и неискренностью? Меня на этот счет терзали смутные сомнения. Хотя Маноли, местный фармацевт, жил в перманентном состоянии нервической возмущенности британскими манерами, британской надменностью и так далее. Особенную ненависть вызывал в нем генерал Энви[19]. Всякий раз, увидев генерала, неторопливо вышагивающего по главной улице, он принимался буквально пританцовывать от ярости: такой самоуверенно-надменной представлялась ему линия пожелтевших от табака генеральских усов, которая, казалось, низводила до состояния полного ничтожества не только бедных киприотов, но даже и сам утренний воздух Кирении. «Ты только посмотри на него! — взвивался он. — Так и хочется запустить в него помидором». А потом в один прекрасный день генерал спросил его, как произносится греческое слово «картошка», и застенчиво показал старательно составленный по-гречески список покупок. После этого случая Маноли вспыхивал как спичка, если кто-то при нем осмеливался хоть слово сказать против старого генерала. Для Маноли он стал чем-то вроде местного святого; при этом все, кто помнит старика, согласятся, что в жизни он был мерзким старым занудой, который почти ничего вокруг себя не замечал и практически не давал себе труда придерживаться хоть каких-то подобающих его положению манер. «Какой славный, какой порядочный человек, — тряся головой и закатывая глаза, говорил Маноли, после того, как канонизация свершилась. — Какой достойный и уважаемый человек». Именно так обычно и бывало, стоило только британцу и киприоту встретиться лицом к лицу и обменяться хотя бы парой вежливых слов.

Все дело в том, что образ жизни как британцев, так и киприотов сформировал целую галерею весьма специфических персонажей, по-настоящему оценить которых мог только человек вроде меня, то есть не принадлежащий ни к тому, ни к другому сообществу. Взять хотя бы обитателей отеля «Купол»: я больше ни разу в жизни не встречал такого выводка невероятнейших человеческих существ. Складывалось впечатление, будто каждый забытый богом викторианский pension от Фолкстона[20]до Скарборо[21]прислал сюда своего представителя на всемирную конференцию долгожителей. Лица, фигуры, шляпы принадлежали к какой-то другой, свихнувшейся вселенной, придуманной карикатуристами из Бронкса; стоило бросить один-единственный взгляд на весь этот невероятный арсенал костылей, бандажей, каталок, перевязей и люлек для подъема и переноски тел пострадавших, при помощи которого эта фантастическая публика только и умудрялась выплыть из спален и переместиться под неяркое весеннее солнышко на пляжи Кирении, и более убедительного аргумента в пользу тезиса о том, что Англия доживает свои последние дни уже не требовалось. Пыльное выцветшее оперение унылых ворон и кур, забредающих в белые чистые коридоры, ведущие к террасе, где уже накрыты маленькие столики и висит священная табличка: «Вечерний чай». Или странно неловкие фигуры новобрачных, которые бродят рука об руку в тени старой крепости — словно выздоравливающие после добрачной лейкотомии. Очень жаль, но местные жители просто не понимали, насколько смешны все эти люди. Их возраст или их пресноватая утонченность внушали киприотам чувство, близкое к священному ужасу.

В свою очередь, британцы видели в киприоте вполне однозначную и одномерную фигуру; они не понимали, как густо здешние пейзажи населены теми самыми типами, которые радуют сердце любого англичанина, попавшего в маленький провинциальный городишко: мошенник, пьяница, певец, сорвиголова. Время от времени патриархальная фигура обутого в сапоги отца семейства притягивала к себе их взгляд, на долю секунды напоминая о том, что именно она уместна в здешнем пейзаже. Но кратковременное просветление вспыхивало и угасало, придавленное словечком «старомодный». Может быть, и в самом деле, главная проблема лежала в области сугубо лингвистической — кто знает. Меня не переставало удивлять то обстоятельство, что хорошим английским владела лишь горстка киприотов, и такая же горстка англичан могла похвастаться знанием дюжины греческих слов, при помощи которых можно было бы прочно сцементировать любую дружбу и значительно облегчить тяготы повседневного существования. С обеих сторон были, конечно, люди, составлявшие весьма достойное исключение: здесь также англичан и греков было примерно поровну. Между специалистами по дикорастущим цветам, адептами местных вин и местного фольклора уже вызревало нечто общее, уже возникали шаткие мостки, которые можно было попытаться перебросить через зияющие пропасти невежества. Но в общем и целом взаимное непонимание носило тотальный характер, а исключения были редки; слишком многие из нас жили так, как будто и не выезжали из Челтнема[22], и за пять проведенных на острове лет так и не почувствовали необходимости запомнить, как будет по-гречески или по-турецки «Доброе утро». Мелочи, конечно, но в маленьких городах подобные мелочи способны задевать более чем глубоко; а в революционных ситуациях они и вовсе могут выйти на первый план и послужить одним из определяющих политических факторов.

Впрочем, сам я придерживался совершенно иной линии, прибегая именно к тем качествам, которые могли сделать мое пребывание на острове не лишенным приятности — или, по крайней мере, выделить меня из числа моих соплеменников. Эту позицию нельзя было назвать иначе как сугубо эгоистической, хотя всякий раз, сталкиваясь с тем, как неосторожное слово или действие в очередной раз нанесли ущерб доброму имени англичан, я пытался вернуть все на круги своя, успокоив разгулявшиеся чувства или попросту объяснив действительный смысл неверно понятого поступка. Если ты не привык снисходить до того, чтобы лишний раз что-то объяснить, в Леванте тебе делать нечего.