Но в девятом классе в их жизнь, переступив первого сентября порог школьной аудитории, вошла Она.

Будучи всё время словно одним целым, они просто не могли влюбиться в неё поодиночке.

Ирка, как по мальчишески окликали они её в классе, Ирочка, как шептали её имя уткнувшись носом в подушку не то во сне, не то в сладостном полудрёме, пацаны, Ира Фадеева прибыла в их жизнь из села. Нет, никакого богатого дяди, чтобы устроить её в городскую школу, у неё не было. Из родных тут у неё была только тётя Люся, жившая в городе. Ей и доверили свою талантливую дочурку папа и мама. Тётя Люся напрасно уговаривала завуча школы протестировать её племянницу — отличницу сельской школы.

— Знаем мы уровень обучения в сельских школах, — отмахивалась завуч, — их отличник хуже нашего троечника. У них один педагог на пять предметов. Какой при этом может быть уровень знаний?

Действительно, физику, математику, английский, физкультуру и труд в Ирочкиной школе преподавал директор. Сан Саныч — фронтовик, артиллерист, высокий крепкий мужик. Иногда в нём возникало желание преподавать и историю, но пережив очень многое в этой жизни, он всё же заставлял разум управлять эмоциями.

Лишь иногда, когда бесперспективный для математики, но, в принципе, очень нужный в сельском хозяйстве, выходил к доске сын тракториста, не находящий что сказать в своё оправдание за не выученное задание, и мямлил под нос: «Я забыл…», — Сан Саныч, глядя куда-то в пустоту, то ли поучал, то ли медитировал. «Память — важнейшее качество, которым наделён человек. Память порой созидаёт, а порой убивает. Если ты чего-то не запомнил, не сокрушайся. Не убеждай самого себя в своей бесперспективности.

К примеру, великий советский шахматист Алёхин мог играть одновременно на сорока досках вслепую, держа в памяти игровую ситуацию на каждой из досок. Великий русский писатель Лев Толстой, наоборот, не отличался крепкой памятью. Порой он просил домашних перечитать фрагменты его же произведений и умилённо искренно удивлялся: «Неужто это я написал?» Память порой просто помогает жить», — теперь уж совершенно отрешённо, растягивая слова и выделяя знаки препинания глубокими вздохами, продолжал Сан Саныч:

«Если бы мы ежедневно вспоминали те непоправимые утраты и потери, товарищей, друзей, родных, которые нам довелось пережить, жизнь стала бы невыносимой», — спасительный звонок, казалось, должен был возвратить Сан Саныча к реальности. Но директор, не признаваясь в этом никому, жил в двух реальностях. Как реальны были эти, тихо покидающие класс ребятишки, так реальной была и Танечка — медсестра санчасти, его первая и единственная, умирающая у него на руках в июле сорок четвёртого. Танечке было и осталось двадцать лет. Когда девушка избежала отправки на работу в Германию, после освобождения советскими войсками её деревни её призвали на службу. Со скудным вещмешком, содержавшим ложку, кружку, мыло да пару белья, она отправилась в поход навстречу своей радости и печали.

В военной полуторке, кромсающей прифронтовую грязь, они и познакомились. Саша и Коля были уже матерыми фронтовиками, капитанами-артиллеристами, и присмотрев, утопающих по изящные коленки в грязи молоденьких медсестер Таню и Лену, явно только что прибывших на фронт, пригласили, а точнее, вытащили их на борт полуторки. Коля был разговорчивый весельчак, которому не составляло труда запросто завязать разговор и радостно уяснить, что они с Таней земляки — с Полтавщины. Раскрасневшаяся, по своей природе скромная полтавская девчонка, успевшая до войны только-только поступить в педагогический институт, то ли от смущения, то ли от охватившего сердца жара, спрыгивая с полуторки у санчасти, почему-то забыла в кузове автомобиля свой бесценный клад, вещмешок с парой белья, ложкой, мылом и кружкой. Наутро, по девичьи отрыдав об утерянном, пошла она искать своих вчерашних артиллеристов-попутчиков. Очевидно, эта встреча направлялась необычайно теплыми силами сверху, и они встретились. Навсегда.

В июле их брак благословил командир части. Но они ощущали, что это именно тот случай, когда брак заключен на небесах. Его не смог разрушить даже вражеский десант, заброшенный в прифронтовой тыл и успевший вырезать половину прифронтового госпиталя. Танечка продержалась в этой жизни еще несколько часов. Что-то совершенно непостижимое удерживало ее. И только когда, словно в каком-то тумане, появился он, она хотела прошептать «милый», но от физического бессилия не смогла. И только горячая слеза, словно желая передать все несказанное, скатилась с её любящих глаз.

Именно ее взгляд спустя тридцать лет в очередной раз увидел Сан Саныч.

Он так и на смог создать семью…

С Колей простился через месяц после Танечки: боевой офицер погиб не в бою. Сидели, покуривали возле ухоженного чешского домика, и услышав свист приближающейся к земле авиабомбы, на ходу докуривая остатки махорки, упали наземь. Коля так и не поднялся…

Лена, подруга Тани, вернулась с войны, закончила педагогический институт и вышла замуж, можно сказать, удачно. Закончивший ветеринарный техникум Витёк, оказался хорошим парнем и мужем, талантливым организатором, и через тридцать лет уже сидел в кресле, занимая почетный и ответственный пост второго секретаря обкома — по идеологии.

Именно к нему на домашний телефон и прорвался Сан Саныч:

— Виктор Степаныч, я тебя никогда ни за себя, ни за кого-либо не просил. Да и сейчас хочу попросить немного. Растёт тут у нас в селе такая себе Ирочка Фадеева. Очень талантлива. Ну грех не дать цветочку распуститься. Не надо её никуда специально пристраивать. Я думаю, она всего достойна и всего добьётся сама. Её только надо правильно направить. Если можешь, похлопочи о том, чтобы её в этой вашей передовой школе просто протестировали.

Виктор Степаныч по должности должен был относиться к бюрократам. Но по сути всегда оставался человеком. Этим нередко пользовались его помощники, проталкивая на личные приемы нужных им людей, зная, что в отношениях с народом Виктор Степаныч исходит не из конъюнктурной целесообразности, а из внутренней убеждённости и понимания сути человеческих отношений.

— А что это у тебя среди учеников дети в основном наших сотрудников, директоров и тому подобное, понимаешь? Ты хоть одного Ломоносова из глубинки вытащил?! — на следующее после звонка утро принимал он «на ковре» директора элитной школы.

— Дэ-эк, Ломоносов он один, — не понимая откуда ветер дует, пытался отшучиваться директор.

— Ну, вот что, если в каждом классе к новому учебному году не будет хотя бы двадцать пять процентов детей наших рабочих и крестьян, положишь партбилет на стол, — объявил Виктор Степаныч приговор директору, стоявшему навытяжку с испариной на лбу.

— Подготовьте мне список лучших из лучших учеников из сельских школ, — не менее жестко обратился Виктор Степаныч к неведомо откуда услужливо появившемуся помощнику.

Через неделю в поданном на столе списке он удовлетворённо обнаружил требуемое имя и фамилию: Фадеева Ира.

В левом верхнем углу заготовленного списка он поставил размашистую резолюцию с указанием директору о проведении тестирования учеников и изучения практической возможности их дальнейшего обучения в элитной школе. Вот так Виктор Степаныч достиг желаемого человеческого результата. Сан Саныч, так и не узнавший счастья отцовства, не смотря на кажущуюся строгость, хмурость и безапелляционную принципиальность, мысленно примерял себя в качестве отца в своим ученикам. Но с Ирочкой был особый случай. Она тягостно напоминала ему о самом святом для него. Однажды, совершенно далеко забредший блуждающими думами о ней, он фривольно предположил — а ведь если душа Танечки и обрела чьё-то тело, то это может быть Ирочка. Порой ему казалось, что он теряет рассудок. Мысль о том, что она может быть реально где-то рядом, начала перебивать его мысли, привыкшие к материализму и логике.