Местные рыбозаводчики поделили море между собой и дозволяли ловить рыбу только своим людям, а чужаков спроваживали, не стесняясь, если надо, применять силу. В обильные годы заводчики шли на сговор, требуя уступать два хвоста по цене одного, обманным путем лишая рыбаков половины заработка. На море царили феодальные порядки, а рыбаки были фактически арендаторами на рыбных угодьях рыбозаводчиков[10].

Меньше чем через полчаса взгляду открывается Вест-фьорд. Наконец-то добрались до моря, такого вольного и безбрежного, исполненного неиссякаемой жизнедеятельности. Где ходят корабли. Где резвится Левиафан.

И вот оно покойно лежит перед нами – расплавленный белый металл, как и предсказывал Хуго. Один из самых безветренных дней на Вест-фьорде в году. Видимость такая, что можно окинуть взглядом от края до края всю Лофотенскую гряду: Лёдинген на северо-востоке, потом Дигермулен, Сторемолла, Лиллемолла, Скрова, за которым скрывается поселок Свольвер и проход к Кабельвогу. Дальше на запад идут Вогакаллен, Хеннингсвер и Стамсунн, а между ними и национальным парком Лофотодден, окутанным сонной дымкой, выстроились: Нусфьорд, Рейне и О. На самом краю находится Москстраумен.

Мы держим курс прямиком на север, на Скрову. В кои-то веки нет нужды лавировать, избегая прямого напора морских волн, под жестокими ударами которых кажется, будто мясо отделяется от костей. В кои-то веки. Мы уже четко различаем рельеф обратной стороны Лофотенской гряды, которая словно увеличена лупой прозрачного теплого воздуха. Черные, острые зубцы гор составляют местный пейзаж с доисторических времен.

У редкого великого путешественника не захватывало дух при виде Лофотенской гряды. Так Кристиан Круг, пересекши Вест-фьорд зимним днем 1895 года, писал: “Что тут скажешь – действительно впечатляющая панорама: чистейшая из чистейших, студенейшая из студеных, достойнейшая из достойных, немыслимое совершенство, алтарь бога одиночества и непорочность божественного целомудрия. Трудно – трудно описать пером! Высказать величие, великолепие вкупе с неумолимыми, немилосердными безмятежностью и равнодушием природы”[11].

Путешественник пожалел таких же красок для Свольвера. По мнению Круга, деревушка не просто не вписывалась, но резко выпадала из общей картины. Слишком уж кричали бурые цвета, не шли ни к общему тону, ни к настроению, вовсе не сочетались ни со светом, ни с природой в целом.

Знай Круг, какие обитатели в ту минуту таились под ним в морских глубинах, пожалуй, вошел бы он в историю искусства как первый сюрреалист. На суше жизнь выстроена в горизонтальной плоскости. Она практически целиком протекает либо на земле, либо чуть выше – на уровне макушек самых высоких деревьев. Птицы, понятно, летают еще выше, но и они в основном живут на земле. Напротив, в мировом океане жизнь выстроена по вертикали, в единой водной толще, средняя глубина которой составляет около 3700 метров. И вся эта толща с самого верха до самого дна заполнена живыми организмами. В океане встречаются практически все существующие биотопы[12]. Все прочие среды обитания бледно выглядят по сравнению с ним.

Если сложить все, что мы знаем о морских глубинах – больших и малых, то можно сугубо логическим путем заключить, что все вместе взятое на суше: все горы, хребты, поля, леса, пустыни, да даже рукотворные города – с запасом поместятся в морской бездне. Средняя высота суши составляет всего 840 метров. Даже если взять Гималаи целиком и опрокинуть в глубочайшую впадину, сперва раздалось бы оглушительное “плюх”, после чего вся горная система благополучно ушла бы под воду, как не бывало. Воды в море так много, что подними мы морское дно до сегодняшнего уровня моря, все наши континенты бесследно сгинули бы под многокилометровой толщей соленой воды. Только макушки самых высоких гор торчали бы над поверхностью.

В зеркальной глади моря отражается ослепительное солнце, припекающее нас сверху. “Жироводье” (transtilla), говорят в Лофотене о такой погоде – редком затишье для этих мест, когда море напоминает растекшийся рыбий жир. Под носом у нас глубина в пятьсот метров. Мы понятия не имеем, что творится под зеркальной, практически белой гладью. Ну, сразу под нами в келпе – бурых водорослях – водятся сайда, пикша, треска, люр и множество других видов, особенно их молодь. Спускаемся ниже зарослей келпа. На глубину от ста пятидесяти до двухсот метров свет практически не проникает – его поглощают верхние слои воды, какой бы чистой она ни была. Здесь царит серый сумрак, словно отсвет угасающего телевизионного ящика. На глубине пятисот метров черно как в шахте. Фотосинтез невозможен, а стало быть, нет и растений. Вот тут-то и живет гренландская акула.

Что происходит на больших глубинах, всегда оставалось загадкой для человечества. Лишь в последние полтора столетия мы смогли чуть приоткрыть завесу. Наши знания о морских глубинах увеличивались рывками, не умножая, но отправляя на свалку большую часть прежних представлений. Совершив экспедицию в Эгейское море в 1841 году, светило британского естествознания Эдвард Форбс провозгласил, что на больших глубинах, куда не проникает свет, живых организмов нет. Невзирая на то, что к тому времени ряд других исследователей – к примеру, участники арктической экспедиции Джона Росса в 1818 году – успел прозондировать глубины до двух тысяч метров и извлечь многочисленные доказательства того, что морская фауна даже на такой глубине обильна и разнообразна.

А в это время в Вестланне на островке, продуваемом семью ветрами, сидел еще один человек, который знал, что Форбс несет околесицу. Микаэль Сарс со своим сыном Георгом Оссианом одним из первых в мире научно доказывал, что морское дно не является безжизненной подводной пустыней. Оба – отец и сын – принадлежат к числу самых светлых ученых умов, когда-либо рожденных Норвегией. Их достижения выглядят еще внушительней, если взглянуть, с чего они начинали. Микаэль Сарс – выходец из нуждающейся бергенской семьи. Морские скитания, мореходство – путь, на который он стремился со всей пылкостью души, – был ему заказан[13]. Сарс отправляется в Осло, учится на богослова и обручается с Марен Вельхавен, сестрой своего товарища. В 1831 году он едет на остров Кинн, расположенный на северо-западном побережье близ Фёрдефьорда. Там Сарс становится пресвитером местного прихода. Все свободное время он посвящает изучению жизни морских обитателей. Уже через несколько лет, в 1835 году, Сарс с успехом публикует свой первый труд “Описания и наблюдения причудливых и новонайденных морских обитателей, сделанные у бергенского побережья”. Депутаты норвежского стортинга вовремя разглядели, что имеют дело с редким дарованием, и выделили Сарсу стипендию. На эти деньги он отправился в Европу и познакомился с ведущими натуралистами университетов Парижа, Бонна, Франкфурта, Лейпцига, Дрездена, Праги и Копенгагена. В начале пятидесятых годов XIX века Сарс исследовал большие глубины Средиземного моря с весельной лодки, пользуясь скребком. Ему удалось обнаружить живые организмы на глубине 800 метров. Ниже его инструмент не доставал.