Как вспоминают его друзья, С.Я. Парамонов не был религиозным человеком, но время от времени посещал и поддерживал материально Украинскую (православную) автокефальную церковь, т. к., по его мнению, именно она являлась наиболее близкой по традициям и языку к древней славянской культуре. В частности, в свое время он пожертвовал средства на строительство местной украинской церкви в Канберре и, потому, когда он скончался 22 сентября 1967 г., отпевание по нему проходило именно в этой церкви. Профессор Сергей Яковлевич Парамонов (Лесной) был погребен 26 сентября на местном кладбище Воден (Woden Cemetery) на участке под номером AN/H/B/308.

Соглашусь с О. де Клапье, которая в некрологе по С. Я. Парамонову писала: «Лучшим венком на его могилу будет внимание русских читателей к его трудам».

И закончить свою публикацию хотел бы словами самого Сергея Яковлевича, характеризующими его философский взгляд как на историю, так и день сегодняшний.

«Недоучитывание прошлого — это чрезвычайно частая, но вместе с тем и грубая ошибка. Мы все живем больше будущим, всегда в устремлении к “завтра”, даже не используя, как следует, наше “сегодня”. Наше же “вчера” отходит быстро в тень, а то и вовсе исчезает. Между тем каждое “сегодня” есть только следствие “вчера” и причина “завтра”.

В этой непрерывной цепи каждое «сегодня» есть сумма тысяч и тысяч “вчера”, сумма труда и жизни многих поколений. Никакое “вчера” не исчезает бесследно, оно ступень к настоящему “сегодня”»[16].

Андрей Кравцов.

Данный труд является не только попыткой переоценки истории древних «руссов», не только призывом к усиленной работе в этой запущенной историками области, но и апелляцией к общественному мнению.

Автор указывает на необходимость справедливости в отношении наших предков; не найдя ее у историков, он предлагает на суд общества ряд фактов и соображений, показывающих, что историки извратили наше прошлое.

Как во всяком разбирательстве, первое место прежде всего фактам, а не чувствам. Да не посетует читатель, если он столкнется с длинными цитатами или пересказом греческих, латинских или иных авторов.

Это необходимо не только для доказательности наших выводов, но и потому, что многое появляется впервые в книге, написанной по-русски, до сих же пор оно являлось достоянием иностранных и большей частью редких книг.

Мы старались по мере возможности всюду использовать первоисточники, т. е. представить на суд факты, а не домыслы историков, — если кого-то обвинять, то надо иметь достаточно солидные основания.

Да не подумает читатель, что рассмотрение чего-то, что случилось тысячу и более лет тому назад, не имеет цены, наоборот, — если люди не находят в себе достаточно объективности, правды в отношении того, что было 1000 лет тому назад, что мы можем ожидать от них в оценке недавнего прошлого или современных событий?

Таким образом, подобный анализ является пробным камнем для историков. Спор о том, что представляла Древняя Русь, это не академический, далекий от жизни спор, — это испытание доброкачественности работы известной группы лиц, которым общество доверило специальную отрасль знания. Вместе с тем это и указание на гражданское лицо этой группы. Иначе говоря, разбор дела вскрывает их лицо не только как профессиональных работников, но и их моральный облик как граждан.

Перед историками были факты истории, они судили их, и, мы увидим ниже, что это был «Шемякин суд». Да не поймут нас неверно, что, мол, мы огульно обвиняем всех историков, — это не так, среди них было довольно много и таких, которые в разных местах, и давно, и в нынешнее время высказывали совершенно правильные мысли, но верно также и то, что мы учили, учим и, вероятно, еще долго будем учить не историю, а бредни, навязанные нам основоположниками нашей истории шовинистами-немцами, либо католичествующими ренегатами, либо людьми, «верноподданнически» интересующимися прежде всего своим личным благосостоянием.

Наша древняя история — это кривое зеркало прошлого, обязанное своим существованием прежде всего угодничеству перед сильными мира сего. Неужели даже через 1000 лет нельзя сказать правды?

В этом труде мною горьких упреков и обидных слов по адресу историков. Да не подумает читатель, что это результат каких-то личных столкновений с историками, что, мол, кто-то из них наступил нам на любимую мозоль, и мы сводим счеты.

За всю нашу достаточно продолжительную жизнь мы не имели стычек с историками уже в силу нашей специальности натуралиста, а с единственным историком, с которым мы «поцарапались», у нас такие отношения, что он правил даже корректуру нашей статьи, направленной против него же.

Наоборот, именно потому, что у нас нет никаких личных отношений с историками, мы и имеем возможность высказать свое откровенное и нелицеприятное мнение.

Мы заранее предвидим возражение: что, мол, понимает натуралист в нашем деле? Ответом будет материал этой работы: большинство фактов было известно историкам, а как они их осветили?

Если мы решаемся выступать против целой корпорации, упрекая ее в ложности метода исследования, то не только потому, что убеждены в силе наших доводов, но и потому, что в оценке историков находим огромной силы сообщника. Этот союзник — Н. В. Гоголь.

Никто не может отрицать, что Гоголь был не только глубоким аналитиком, т. е. умел разлагать факты на тончайшие детали, но и блестящим синтетиком, — он умел из груды мелочей выбрать немногое, но такое, что отражало все единство их в самой краткой и совершенной форме. Он умел находить «квинтэссенцию».

В нашей работе мы показываем ложность метода историков, работающих большей частью под влиянием «вдохновения», а отсюда, как результат, легковесность и ошибочность их выводов.

Это же самое необыкновенно выпукло показано Гоголем в «Мертвых душах». Мы позволим себе привести отрывок, касающийся «дамы, приятной во всех отношениях».

«Она не умела лгать: предположить что-нибудь, — это другое дело, но и то в таком случае, когда предположение основывалось на внутреннем убеждении; если ж было почувствовано внутреннее убеждение, тогда умела она постоять за себя, и попробовал бы какой-нибудь дока-адвокат, славящийся даром побеждать чужие мнения, попробовал бы он состязаться здесь, увидел бы он, что значит, внутреннее убеждение. (Поэтому-то автор и обращается с этой работой не столько к историкам, сколько к публике. — С.Л.)

Что обе дамы наконец решительно убедились в том, что прежде предположили только как одно предположение, в этом нет ничего необыкновенного.

Наша братия, народ умный, как мы называем себя, поступает почти так же, и доказательством служат наши ученые рассуждения.