К нему в коммуналку они не ездили ни разу. Поначалу Соня ненавязчиво интересовалась, где он живет, подозревала, что женат. Потом успокоилась и свыклась с его скрытностью. А Павлу просто не хотелось, чтобы сосед Земцов фланировал в одних трусах по коридору или узбечка из угловой полезла вдруг с расспросами – не со зла, а по простоте души: она давно хотела Павла оженить. По-московски драгоценный бетонный коробок, небольшой, как гроб У Далана[8], гипсокартонные стены, через которые слышен каждый вздох, соседская приставка поутру – «…сегодня Мами Цзян пройдет тридцатый уровень Vicious, она не спала уже семь дне-е-ей!», восторженные крики, аплодисменты, звуки пальбы: парень, живший там, не знал, что такое наушники и закон о тишине. Не то место, куда можно привести девушку.

В переезде Павел тоже не видел смысла. Теоретически, он мог заявить свои права на материн дом под Коломной, – но не сумел даже заставить себя выйти на нужной станции. Вновь оказаться в старых стенах, смотреть в окно на сад и калитку, как много-много раз уже много лет назад? Ну нет. Или ввязаться в полувековую ипотеку ради другого бетонного коробка, чуть бо́льших размеров, а после, года через два, уехать в Китай? Зачем? Семью в России он заводить не собирался, у него были другие планы.

В общем, Павел пожалел о своем порыве еще в машине. Всё проклятая ревность, и было бы к кому – к продавцам, упаковщикам и старшеклассникам. Собиралась она остаться с ними – ну и осталась бы, а Павлу еще проектом заниматься. Просто неделя дурацкая, всё наперекосяк, и этот Сергей Константинович не шел из головы. Пальцы жгло, как хотелось свернуть на обочину, встать на аварийке и залезть в сеть, накопать всё про него и «Добродел». Но не при Соне, нет.

С такими мыслями Павел пересек Новую Москву с лесом строительных кранов, объехал пробку на МКАД. Шоссе втекло в проспект, мигающий рекламой, потом «трёшка», опять шоссе и пробка.

Дом Павла находился на окраине, в одном из десятка клонированных дворов в спальном районе, совсем не похожем на продвинутый центр Москвы. Шлагбаум, за ним ряды припаркованных машин – одно колесо на тротуаре, другое на проезжей части, сбитые набок столбики зарядок, клумбы без цветов, присыпанные цветной деревянной стружкой, детская площадка. У помойки лязгал запоздалый мусоровоз, выворачивал в себя контейнер, а мусорная мелочь разлеталась по ветру.

Павел приложил карту к домофону, показал камере лицо и придержал дверь, запуская Соню вперед. В подъезде было сумрачно, пахло, как из кузова лязгающего мусоровоза. Они утрамбовались в узкий лифт, и тот, вздрагивая, потащил их на одиннадцатый этаж. Павел старался не смотреть на Соню. Куда угодно – на слово из трех букв, написанное маркером на створке, на пеструю рекламу, на инструкцию, что делать, если дом горит и все застряли, – но только не на Соню. Так же, не глядя на нее, он сунул ключ в замок. Сбоку, на полочке у двери, курились палочки-вонялки, дядя Тэн зажег. Над ними в ряд – звонки, каждый подписан фамилией жильца, кириллицей и иероглифами на картонных истрепавшихся визитках.

У комнаты Павла подписи не было; он не любил гостей.

В коридоре удушливо пахло борщом, кимчи и пловом. Скрипнула вытертая елочка-паркет, на исчерченном сетью трещин потолке тускло загорелась лампа. В проходе между закрытыми дверями комнат катался общий робот-пылесос, ритмично стукаясь о стены. Кто-то бросил тапки на его базу, и он не мог завершить программу и встать на зарядку.

– Не снимай, – велел Павел, заметив, что Соня собралась разуться.

Как были, в куртках и ботинках, они прошли по коридору и закупорились в квадратной комнате, которая в высоту казалась больше, чем в ширину. Павел сменил сценарий, и комната и гардероб у двери наполнились мягким светом, зашелестел кондиционер.

Шестнадцать голых метров в коммуналке – вот и всё, что подарило государство Павлу в честь выпуска из детдома. Стены Павел покрасил, на крюк, торчащий из потолка, повесил неистребимого монстра русских квартир – люстру с тремя плафонами-кувшинками. Пол сперва закрыл ковром – утащил с помойки, кто-то выбросил; затем, когда появились деньги, положил белый ламинат. Купил белый холодильник, небольшой, как в гостиницах, но с автозаказом еды. Белый деревянный шкаф. Спустя десятилетие комната стала снежно-белой целиком, за исключением кувшинок, о которых Павел вечно забывал.

– Вот как-то так, – сказал он, разбив дурацкую тишину.

Он ждал вердикта – вдруг Соня сейчас скривится, или же просто выйдет из квартиры, гонимая запахом борща. Но на ее лице было спокойное любопытство. Разувшись и скинув куртку, она окинула комнату взглядом и подошла к окну. Оперлась на подоконник так, что через тонкую ткань футболки проступили лопатки.

Слишком красивая для этой комнаты, для дома из панелей, для вида из окна.

– И часто ты здесь появляешься? – спросила она.

– Не очень.

– Я так и думала. А зря, уютная комната, – сказала Соня, и Павел фыркнул, не сдержавшись.

– Ну конечно.

– Нет, я серьезно. Есть всё, что нужно, и очень чисто, я удивлена. – Она открыла холодильник и вытащила бутылку вина. – Вот оно. Красное, кстати, не охлаждают.

– Я не знал. – На самом деле, эта бутылка давно лежала. Доставка как-то привезла в подарок, Павел думал, что вино скиснет, и сунул в холодильник, где и забыл. – Достань, пожалуйста. И сыр.

Павел вытащил из ящика бокалы, тарелку и нож. Дома он не готовил, питался в офисной столовке, но набор икеевской посуды держал на всякий случай. Он откупорил бутылку, забрызгав стекло журнального столика, нарезал сыр, натыкал в кубики зубочисток – готово. Холостяцкое эстетство в коммуналке.

Соня сунула в рот кубик сыра, глотнула вина.

– Отличное, умеешь выбирать. А мальчики меня на пиво звали… Я им сразу сказала, что пиво не люблю.

Она облизнула зубочистку, не отрывая от Павла взгляда потемневших глаз. И невозможно было не смотреть на ее обветренные пухлые губы, на белую кромку зубов. На небольшую грудь и горошины сосков, которые наметились под футболкой.

«Мальчики» тоже их видели?

Что-то внутри заворочалось, отозвавшись. В висках зашумела кровь, и остро захотелось закрыть Соне рот ладонью, чтобы не слышать больше слов про пиво и других парней.

Закрыть ей рот рукой, а другую запустить под футболку. Слизнуть пот и пленку табачного дыма с бледной шеи.

Павел торопливо отступил в безопасное спокойное ничто. Сдержанно улыбнулся, сделал вид, будто заинтересовался этикеткой на бутылке: Монтепульчано Д’Абруццо, красное сухое, из региона Абруццо, ноты красных и черных фруктов, что-то про дуб и сафьян… При чем тут вообще сафьян, это же выделанная кожа…