на верёвочке да наручные часы второго государственного часового завода...

— При них были хоть какие-то бумаги? Записка, может, какая или ещё что?

— Ничего, товарищ майор. Только оружие и форма.

— Докладывайте про оружие.

Конвойный кивнул и начал доклад:

— При задержанных обнаружено следующее оружие. Два армейских штык-ножа советского образца, немецкий офицерский кортик, три хозяйственно-бытовых ножа советского производства. Из огнестрельного оружия: один «Парабеллум», два отечественных «Нагана», один наш ППД и один немецкий «Шмайссер», ко всему оружию имеются патроны в небольшом количестве. Также обнаружены две «лимонки», советского производства, и одно самодельное взрывное устройство. Более ничего найдено при обыске не было.

Майор Шаповалов с раздражением плюнул — с пола поднялось облачко бетонной пыли. Встал, прошёлся немного, пристально посмотрел на пленных.

— Вы ведь наши, советские люди. По рожам видно, что свои. Мат, крестик, часы... Что ж вы делаете в только что освобождённом тылу в немецкой форме, дорогие товарищи?

Один из пленных, тот, кого рассматривал майор, поднял взгляд и тихо произнёс:

— Всё равно расстреляете — так кончайте уже. И не надо мямлить.

— Ага, говорить вы умеете! Ну тогда расскажите, за что это вас расстреливать надо? Мы же не каратели какие. Контрразведка, офицеры.

Сидевший с краю молодой парень презрительно сморщился и сплюнул. Шаповалова передёрнуло.

— Так, надоело. Мы ведь вас просто прикладами забить можем, как собак последних. Ясно же, что диверсанты, предатели. А можем по-человечески, в затылок пальнуть и всё, даже закопать. Говорите, сволочи!

Сидевший по центру, тот, у кого был «Парабеллум» и немецкий кортик, вдруг зашевелился. Приосанился, отряхнулся и, посмотрев майору прямо в глаза злым взглядом, заговорил:

— Иванов, Всеволод Петрович, тысяча девятьсот третьего года рождения. Происхождение рабоче-крестьянское, русский, православного вероисповедания. Образование — восемь классов, специальность до войны — тракторист. Призван в ряды Рабоче-крестьянской красной армии двенадцатого августа сорок первого. Сдался немецко-фашистским частям добровольно в сентябре того же года. В декабре сорок первого согласился сотрудничать по причине ненависти к большевикам и лично товарищу Сталину...

Конвойный не выдержал и отвесил Иванову звонкую оплеуху, на что тот среагировал отборным матом. Сплюнул кровь и продолжил:

— С лета сорок второго на фронте, сначала во вспомогательных частях полиции, затем в Русской освободительной народной армии. Под командованием обер-бургомистра Каминского сражался против так называемых «партизан» осенью сорок второго. То есть против агентов НКВД и им сочувствующих. Лично руководил расстрелом лейтенанта НКВД Жебрайло в октябре того года. Зимой принимал участие в операции по борьбе с бандитизмом «Белый медведь», согласно директиве 46 фюрера Германии Адольфа Гитлера. Ранен под Севском в боях с превосходящими силами противника...

Тут не выдержал даже майор и с размаху засадил пленному носком сапога в живот.

— Силами противника, сволочь, ты наших советских граждан называешь? Бойцов РККА, да?

— Именно так, товарищ майор. Вам подобных гнид.

У Шаповалова от злости перехватило дыхание.

— Ну а вы кто тогда? Вот вы, трое предателей и полицаев, не гниды что ли? Вы...

— Предателем себя не считаю!

Это огрызнулся самый молодой из пленных. Клим Шаповалов подошёл к нему вплотную и начал сверлить взглядом.

— Ну и кто ты, мальчик?

— Я не мальчик, а борец за свободу своего народа.

— Какого народа? Ты что, немец?

Военнопленный осклабился:

— Мы, свободные русские люди, воевали за все славянские народы, порабощённые большевиками. За русских, белорусов, украинцев. За всех русских по духу, православных людей. Вам не понять.

Клим покачал головой.

— Ну и что ж мне не понять? Или я, Клим Шаповалов, нерусский что ли?

— Большевик.

— Ах, вот оно что.

Майор НКВД сплюнул и отошёл. Поправил мундир, затянулся новой папироской. Посмотрел на лейтенанта из конвойных.

— Расстрелять сволочь в ближайшей канаве.

— Но товарищ майор, суда ж...

— Без суда и следствия. По законам военного времени.

Лейтенант растерялся на мгновение, но потом кивнул и взял под козырёк.

Когда пленных повели на расстрел, один из них прокричал вслед майору:

— Мы умираем за русских! Смерть Сталину! Да здравствует...

Выстрелы оборвали коллаборациониста.

[Русская освободительная народная армия (РОНА) является одной из коллаборационистских организаций ВОВ, члены которой поголовно были бывшими советскими гражданами, многие состояли в партии (особенно комсостав). Примечательно подразделение тем, что отметилось не только карательными акциями, но и участием в конкретных боевых действиях — например, первый батальон РОНА оборонял Севск в боях с советской армией. Интересно, что РОНА считали отбросами даже другие коллаборационисты, например, РОА от сотрудничества с ними отказалась. В итоге личный состав РОНА вошёл в бригаду печально известного Дирлевангера — наряду с другими коллаборационистами самого низкого качества, уголовниками и мародёрами. Бронислава Каминского, агента НКВД вплоть до конца 1941 года, обер-бургомистра Локотской республики и создателя РОНА, расстреляли сами нацисты: к расстрелу его приговорил обергруппенфюрер СС фон дем Бах «за мародёрство, неисполнение приказов и зверства по отношению к пленным».]