сцену и рассказал ее, притом с армянским акцентом, коверкая падежи, женский и мужской род, склонения (звучало так: «Из этум басня такой морал»), — короче, очень комично все переиначил. Все смеялись, он получил (возможно, первую в своей жизни) бурю аплодисментов и этим немного раскрасил тоскливый, первый совместно с девочками вечер. А назавтра его вызывают к директору вместе с родителями и чуть ли не выгоняют из школы, но, смилостивившись, ограничиваются тройкой по поведению за первую четверть (это 1954 год, совсем недавно умер Сталин, еще были сплошные заморозки, об оттепели никто даже не заикался, и невинный анекдот был расценен как чуть ли не антисоветчина).

Ну а раз у друга не будет медали, то и мне она вроде как ни к чему. Но школу мы окончили вполне прилично, без троек.

Приходим на день открытых дверей. Собрание абитуриентов проходило в отличном клубе при институте, в нем тогда играл свои спектакли студенческий театр этого вуза. В дверях клуба нас встречают какие-то молодые люди, как потом выяснилось, старшекурсники, и почему-то почти шепотом спрашивают входящих, есть ли у кого спортивный разряд. Я говорю «есть», ко мне сразу подбегают и уточняют, какой разряд и по какому виду спорта.

— Первый, — говорю, — по хоккею с шайбой.

А я в то время очень успешно занимался этим видом спорта и даже играл за юношескую сборную Москвы. Моим клубом был ЦСКА. Возможно, кто-то помнит такого знаменитого в свое время хоккеиста, как Вениамин Александров, так вот он (когда мы с ним играли за юношей) на тренировках пристраивался ко мне, отрабатывая скорость бега на коньках, так как я тогда бегал быстрее его, а улучшать результат удобнее, если тянешься за тем, кто тебя на этот момент опережает.

Короче, ко мне сразу подбежали трое парней и говорят, мол, давайте на наш факультет, на механический, мы, говорят, поможем поступить. Я говорю: «Во-первых, я не один, а с другом». «Значит, — говорят, — поможем двоим». «А во-вторых, — говорю, — что значит поможем?» «А мы, — отвечают, — скажем вам накануне, какие темы сочинений будут на экзамене, ну и по математике тоже скажем, к какому преподавателю пойдете отвечать, ну и по физике тоже».

Мы согласились. И действительно, накануне экзамена ко мне на Неглинку (я оставил им свой адрес) приехали две девицы и передали три темы сочинений, какие будут завтра. Я позвонил Володе, назвал темы, и по каждой из трех у него (да и у меня тоже) были уже написанные и проверенные на предмет ошибок сочинения (мы их загодя собирали). На экзамене просто достали их из-за пазухи, положили на колени и списали. Но где-то, видимо, пропустили по запятой, потому что получили по четверке.

Следующий экзамен был по математике. А в школе, где мы учились, в те годы работал один из лучших учителей Москвы по этому предмету, у него даже был орден Ленина, а тогда ордена просто так не давали. И он нас очень здорово поднатаскал на решение уравнений.

Приходим сдавать математику. Нам наши «шефы» говорят, что, мол, пойдете сдавать вон к той пожилой даме. Я иду первый. Отвечаю все по билету, но она мне дает дополнительное уравнение. Его я тоже решаю. Она дает новое. Я и его решаю. Короче, десять дополнительных уравнений, которые я пощелкал как орехи. Получаю пять. Выхожу и говорю, вот, мол, какая стервь, хотела небось завалить. А к слову сказать, конкурс туда, куда мы поступали, был чудовищный — на наш факультет, нам потом сказали, поначалу было по восемнадцать человек на одно место, — это же были по рождаемости самые «урожайные» годы, когда «жить стало лучше, жить стало веселее». За мной идет сдавать Володя. И у него повторяется все то же, что и со мной, и тоже пятерка.

Физику и французский мы сами знали прилично, так что без всякой помощи получили хорошие отметки и поступили в МИСИ.

Но Володя проучился в нем только первый семестр.

«Поворотным пунктом» в решении уйти из этого вуза стала новогодняя ночь 1956 года. Встречали мы наш самый любимый праздник весьма своеобразно: засели на кухне у Володи на 1-й Мещанской, чтобы сделать чертежи и сдать их непременно 1 января. В противном случае к экзамену по химии 2 января нас не допускали.

В 12 часов мы все же откупорили шампанское, наполнили бокалы, чокнулись, сказали: «С Новым годом!» — и, едва пригубив, опять засели за чертежи.

Сварили крепкий черный кофе, выпили по чашечке, чтоб не хотелось спать.

Где-то часам к трем закончили чертить. Допили шампанское. Закурили. И тут только я посмотрел на то, что получилось у Володи. Сдержать смех я просто не смог… На последнем из восьми форматов размером А4, на которые был разделен лист ватмана, мы должны были начертить образцы всех шрифтов, употребляемых в черчении. Идиома «как курица лапой», казалось, нашла еще одну графическую интерпретацию в исполнении Володи. Он тоже засмеялся, но как-то грустно, словно впервые увидел свое творение со стороны. Потом взял чашку, из которой пил и где на дне осталась гуща кофе (мы заварили очень крепкий, чтоб спать не хотелось), и стал медленно-медленно, даже с каким-то наслаждением покрывать все начертанное кофейной гущей.

— Ты что, спятил?

— Я больше в институт не пойду. Мне там неинтересно.

— Да ты с ума балдел? (Это было наше выражение.) Между прочим, благодаря моему первому разряду поступили, а ты во чего надумал!

— Нет… Всё. Буду готовиться, еще есть полгода, попробую поступить в театральный. А это — не мое…

25 января я приехал к Володе — был его день рождения, а я к тому же сдал свою первую сессию. Он болел — сильно простудил горло, — был закутан в оренбургский платок и говорить старался тише. Мы вдруг вспомнили все, что произошло с нами за последнее время, и написали об этом песню — как сдавали выпускные экзамены, как готовились поступать в институт, как поступили, как сразу же, через неделю учебы, нас послали на картошку, как мы «помогали» колхозничкам выполнить госплан, как Васёчек бросил институт (Васёчек — так мы называли друг друга, это было что-то вроде пароля или клички; откуда это пошло, мы сами толком не могли потом вспомнить, но вроде бы кто-то еще в школе сказал про нас: «Да они давно вась-вась…»), как он теперь заболел, а ему и бюллетень ни к чему, и как он болеет, вместо того чтобы готовиться к поступлению в школу-студию МХАТа. Песня была очень длинная (на мотив