на места. Словно ты дважды входишь в этот квадрат и обходишь три трещины. Слава богу, никто не может прочесть твои мысли! Ты откашливаешься, избавляясь от боли и бессмысленного трепета, и обращаешься к женщинам в зале:

– Леди, – начинаешь ты. – И джентльмены.

Лос-Анджелес будет с тобой. И Бостон. И твоя мать, наконец-то, услышит.

– Все хорошо, – шепнет Ник на другом конце этой безлунной ночи. – Я выдержу этот удар. Это будет нашим маленьким секретом.

– Потому что, – скажет он, впервые посмотрев на тебя так, словно ты балерина, а не боец, – потому что я так сильно тебя люблю.

Сорок два

Джоан просто обязана выглядеть прекрасно.

Сегодня день свадьбы в чертовом Бруклине, где эти животные с фермы будут говорить об овсянке так, словно это они изобрели сталь, скосившую этот овес. В Нью-Йорке что ненавидишь, тем и занимаешься.

Она работала не меньше двух часов в день. По понедельникам и вторникам (зрелые одинокие женщины больше всего любят именно эти дни) – четыре. В шесть утра она в гетрах и черном костюме Lululemon бежала на класс барре. Там собирались женщины, сидевшие на голубоватом ковре. Когда-то они казались ей смешными, пока сама не стала одной из них.

СОРОК ДВА. Это лучше, чем сорок один, потому что сорок один – возраст без яйцеклеток. В сорок первый год она один раз занималась сексом, и этот опыт избавил от последних иллюзий. Раздев ее, лысый университетский профессор посмотрел так, что она сразу поняла: совсем недавно он трахал студентку, красивую и молодую, с идеальной задницей, полную Вирджинии Вулф и юных надежд, а сорокалетняя женщина для него – печальный шаг назад. И все же он отважно собрался с духом, нагнул ее и трахнул. Он щипал ее твердые соски, но она чувствовала только одно: его взгляд, устремленный в стену перед ней.

Зрелые одинокие женщины любят начало недели, потому что конец – это предвосхищение грохочущей музыки в тесных залах. Джоан знала: предвосхищение – для молодых. Уик-энд начинается в четверг, когда появляются девушки в ярких цветных рубашках с маленькими сумочками. Они носят дешевые сапоги, потому что их это не волнует. Их все равно захотят. Они будут пьяно обниматься и хохотать, пока Джоан безуспешно станет просить джин с тоником у барменши, которой до нее нет никакого дела, или у бармена, который посмотрит на нее, словно она счет на десять долларов.

Но по понедельникам и вторникам зрелые женщины правят городом. Они цедят оранжевое вино в Barbuto, и приглушенный осенний свет, проникающий сквозь узкие окна, отбрасывает на них фиолетовые блики. Они едят печеного осьминога с молодой картошкой, лимоном и оливковым маслом. В их почти бесшумных холодильниках хранятся бесконечные запасы винограда без косточек.

Кожа на плечах и груди покрылась веснушками и чуть огрубела. Джоан пользовалась лосьоном Santa Maria Novella, и ее выложенная плиткой ванная комната походила на рекламу для тех, кто часто летает в Европу. Когда с последнего педикюра проходило больше недели зимой и пяти дней летом, она начинала ненавидеть себя. Но самое хорошее в Джоан было то, что она не пыталась отрицать. Она не хотела любить запеченного осьминога и не мечтала иметь возможность заказать такое блюдо. Но она любила и могла. Единственной мелкой проблемой была симпатия Джоан к молодым парням. Нет, не слишком молодым, не двадцатилетним. Ее привлекали мужчины от двадцати семи до тридцати четырех. Слово «PUMA» – для идиотов, но, тем не менее, оно впечаталось в ее плоский трицепс.

Теперь Джоан знала расклад. Она никогда не была одной из тех зрелых женщин, что оказываются последними в баре для молодежи. Не ходила в рестораны, не забронировав столик заранее или без знакомства с управляющим. Последние десять лет лелеяла свою гордость, словно драгоценную коллекцию ружей. И больше не подмигивала.

По вечерам она отправлялась на фитнес, йогу или в спортзал. Дома перед сном долго ходила по квартире с семифунтовыми гантелями в руках. На своей уютной тиковой кровати тренировала трицепсы. Носила короткие черные спортивные шорты – в них она отлично выглядела, особенно издали. На коленях появились морщины, но бедра были крепкими. Или бедра были крепкими, но на коленях уже появились морщины. Ежедневное счастье зависело от того, какое предложение выдаст ее мозг.

Когда у нее в последний раз были постоянные отношения, с двадцатисемилетним, она поняла, что есть причины для того, чтобы парень остался, помимо хорошего матраса, отменного кофе и отличной косметики в чистой ванной. У него дома полотенца пахнут старой лапшой. А в квартире Джоан на коврах нет волос и засохших соплей. Раковина благоухает лимоном. Горничная складывает твои трусы. Спать со зрелой женщиной – все равно что иметь дачу на выходные.

Джоан завидовала не только молоденьким девушкам, но еще и женщинам, которые поднимаются в три утра все переделать, потому что не могут работать, когда все знают, что они не спят. Похоже, у этих женщин по шесть маленьких ножек на каждом колене. Джоан рассказала об этом психотерапевту, и та отрезала: «Тут нечему завидовать». Но Джоан почувствовала нотки гордости в ее голосе – ведь та была замужем и имела троих маленьких детей.

Сегодня свадьба и нужно выглядеть ослепительно. Нужен поход к косметологу, эпиляция воском, маникюр, соляной скраб, подкрашивание ресниц – все это требовалось сделать вчера. А теперь, чтобы успеть, надо пять часов, а осталось только четыре. Ей нужны идеально гладкие щеки. От мысли, сколько всего надо сделать днем, чтобы не возненавидеть себя вечером, закружилась голова. Джоан знала, что она не одна такая.

На Манхэттене все питало новые запросы. Да, так было всегда, но в последнее время казалось, что потребности занимают такое огромное место в мозгу, что у дам не хватает времени, чтобы размещать в соцсетях фотографии процесса удовлетворения каждой из них. Например, подкрашивание ресниц. Сегодня, если ты заночевал где-то, нельзя утром бежать в ванную, чтобы подкрасить глаза. Твои ресницы должны с самого утра быть черными и толстыми, как мохнатая гусеница. «Люби себя» гласят постеры наперед магазином Sabon в центре Organic Avenue. Но Джоан отлично знала: если любить себя, будешь толстой.

Двадцатисемилетний парень застал ее за выщипыванием волнистого черного волоска из подбородка – словно рыба выдергивает крючок из собственной губы. Дверь ванной была не заперта, и она заметила выражение отвращения на его лице при виде ее деградации. После парень здесь больше не ночевал. Через две недели у них был незатейливый секс, но ночевать не остался – и